Я соглашаюсь: «Да, здесь очень красиво. Немного похоже на наши ленинградские Острова!» — «О Ленинград!» Она откладывает книгу, берет меня за руку и произносит длинную тираду. В ней нет ни одного знакомого слова, но я понимаю, что дама восхищается моим городом. Мы продолжаем смотреть друг на друга и смеемся несколько смущенно, потому что не можем разговаривать свободно. «Парле ву франсе?» — спрашивает моя собеседница, и я отвечаю одной из немногих фраз, оставшихся в моей памяти от французского языка (я знала его в детстве): «Нон, же не парль па-франсе». — «Шпрехен зи дойч?» — «Найн, их шпрехе нет дойч», — отвечаю я. Ведь я учила немецкий в школе… «Ду ю спик инглиш?» — «О, вери бэдли», — отвечаю я и чувствую, что краснею…
Так мы посидели еще немного, оживленно «разговаривая», пока я не услышала, как старая дама произнесла «Эрмитаж» и «Рубенс». Тут мы с ней стали понимать друг друга. Она оказалась искусствоведом, профессором эстетики. Она прекрасно знала картины Эрмитажа, хотя никогда в нем не была.
Мы вспомнили могучих красавиц Рубенса, его мускулистых героев, вспомнили и чувственную плачущую Магдалину Тициана, и рембрандтовского «Блудного сына». Если название было непонятно, профессор эстетики изображала позу героев картины, а я, в свою очередь, не отставала от нее, и в результате мы быстро догадывались, о каком произведении идет речь. Мы с увлечением вспоминали шедевры Эрмитажа, изображая все, что угодно, и остановились только тогда, когда старая дама попыталась изобразить льва с картины Делакруа. Мы расхохотались. Потом моя собеседница взглянула на часы, ахнула — она опаздывала на ванну, — попрощалась и быстро ушла. Я смотрела ей вслед. Желтый лист слетел мне на плечо, как канарейка.
* * *
Райкин выступает по телевизору в Праге. Он участвует в передаче «100 минут». Это еженедельник. Он открывается звучными стихами Витезслава Незвала о Праге. Стихи иллюстрируются рисованными видами города. Потом молодой актер из театра «АБЦ» поет лирические песенки. Затем манекенщицы из пражского Дома мод показывают несколько новых фасонов платьев.
Одежда в Чехословакии практична. Законодатели мод отличаются хорошим вкусом. Вместе с тем одежда современна, несмотря на то что художники-модельеры совершенно отказываются от экстравагантности и вычурности, насаждаемых большинством французских фирм. Эти свойства чешских моделей принесли пражскому Дому мод первую премию 1958 года на международном конкурсе в Вене, где принимали участие лучшие французские фирмы.
Вообще в Праге одеваются просто и удобно: юбки, узкие или широкие, в зависимости от фигуры, шерстяные или силоновые кофточки, всевозможные костюмы, главным образом — спортивные. Красивая, удобная обувь — на это чехи тоже большие умельцы. По старинным мозаичным тротуарам Праги невозможно ходить на тонких каблуках — придется все время вытаскивать свой «гвоздик» из щелочки между камнями. Пражанки предпочитают носить на улице спокойную низкую обувь.
* * *
Райкина представляют телезрителям. По ходу беседы выясняется, что Райкин отдыхает в подебрадском санатории, что он оттуда удрал в Прагу тайком от доктора. Райкин просит зрителей из Подебрад не говорить об этом доктору. Потом Райкин показывает несколько сцен.
В студии тихо, несмотря на то, что она полна народу. Все стоят — сесть негде. Прикрывая рот рукой, смеются беззвучно. Блестят веселые внимательные глаза. Это осветители, операторы, режиссеры, гримеры, шумовики и артисты, участвующие в передаче. Райкин отходит в сторону, передача идет дальше. Композитор играет на рояле свою новую вещь, писатель читает последний рассказ, идет кусок нового фильма, сцена из будущей премьеры театра, потом опять стихи Незвала, виды Праги.
Мы идем в маленькую гостиницу на длинной улице, которая без мудрствований так и называется «Длоуга трида», что значит «Длинная улица». Гостиница носит имя Ирши Волкера, чешского революционного поэта. В ней живут советские специалисты — ученые, учителя русской школы, инженеры, приезжающие в Чехословакию для обмена опытом.
Утром мы должны уехать в Подебрады. Мне хочется погулять по Праге. Я ухожу одна. Прага рано засыпает и рано встает. В шесть утра все уже идут на работу. Когда я вышла, на улицах уже было пусто.
Сворачиваю за угол. Нарядные витрины освещены мягким голубоватым светом. Плоские неподвижные дамы в силоновом белье остолбенело улыбаются за стеклом. Вот маленькая будочка. Человек в белом халате продает горячие «шпекачки» — жирные короткие сардельки с хлебом и горчицей. Из покупают редкие прохожие, главным образом те, кто возвращается с ночной смены.
Я прошла мимо Тынского костела, и Карлова улица вывела меня на Карлов мост — одно из самых замечательных сооружений Праги. Этот мост строила вся страна. Сотни тысяч яиц привезли сюда крестьяне по приказу короля. На яичных желтках и белках замешен цемент, скрепляющий каменную кладку. Тридцать скульптурных групп разных веков украшают мост на всем его протяжении. Первая поставлена в середине семнадцатого века, последняя — в 1928 году.
Старинные башни охраняют вход на мост с двух сторон. Впереди, наверху, под самой луной, неровной линией режут небо крыши пражского Кремля. Лунная дорожка мелко дрожит на быстрой воде Влтавы.
Долго любовалась я этой молчаливой красотой. Внезапно подул прохладный ветер, луна разбрызгалась в воде, я озябла, захотела вернуться на свою «Длинную улицу» — и сразу же заблудилась. Дома закружились вокруг меня каменным хороводом. Они, как люди — то приземистые, то высокие, то нарядные, то строгие, — серьезно смотрели на меня. Неожиданно я очутилась перед небольшим, вросшим в землю зданием с высокой узкой крышей. Я уже видела это здание однажды и узнала его — это была готическая синагога, построенная в XVI веке… иезуитами! Орден иезуитов имел монополию на постройку молитвенных зданий. Нетерпимость фанатичных христовых слуг к иноверцам отступила перед деньгами — синагога так синагога!..
Одна из улиц вдруг вытекла на площадь. На моем пути возник костел с крепостными стенами, отделанными каменными кружевами. Его длинные стрельчатые окна лунно поблескивали. Мрачные святые тайны хранились за тяжелыми, черными, литыми воротами.
Где же дом, в котором я живу? Вся Прага — дом, в котором я живу!.. И когда я уже окончательно потеряла надежду найти свою гостиницу, передо мной возникла знакомая дверь со звоночком. Ноги гудят, как телеграфные столбы. Вот я уже сплю…
— Где ты была?
— Я знакомилась с Прагой с глазу на глаз.
* * *
Утром мы уже в Подебрадах. После завтрака идем гулять. Передача «100 минут» очень популярна. Видно, многие сидели вчера у телевизоров. Встречные улыбаются, некоторые пожимают Райкину руку: «Мы ничего не скажем доктору, соудруг Райкин, не бойтесь!» Широкоплечий пожилой человек в рабочем комбинезоне, плаще и кепке с козырьком, поставленным дыбом, хитро глядит на Райкина сквозь толстые очки и, задерживая его руку в своей, говорит тихо, как заговорщик: «Ни я, ни моя жена, ни мои дети не скажем доктору, что вы удирали в Прагу. Я могу ручаться за все Подебрады — у нас предателей нет».
