Разумеется, чрезвычайно важно, что писатель этот был царем — и именно это дало ему смелость писать все, что захочется, разрушать и даже издеваться над принятыми и узаконенными формами письма, например, он часто использует и пародирует форму челобитной, то есть государственной формы прошения. Другие бы сделать это побоялись. И лишь царская должность позволила Грозному стать писателем «кусательного стиля», выражать свои эмоции так, как ему хотелось.
Грозный сочинял не только послания «прямого назначения», преследующие какую-либо конкретную цель, чаще всего — ужасную, он писал и на государственные, и на философские темы, размышлял о жизни и об ужасе смерти.
С искренним страхом — и мужеством написан им «Канон Ангелу Грозному воеводе», то есть архангелу Михаилу, считавшемуся ангелом смерти. «Страшный воин!» — называет он его. И далее: «Да не ужаснуся я твоего зрака!»[11]
Завещание Ивана Грозного написано в лирическом, приподнятом стиле. Больших писателей тогда было не так много, как сейчас. И через сто лет, уже в XVII веке, другой замечательный писатель — протопоп Аввакум опирался в своих сочинениях именно на «батюшку Грозного царя».
В своих трудах Лихачев рассматривает все наиболее известные творения древнерусской литературы, прослеживает изменение этических норм в разных сочинениях. Этика Владимира Мономаха была лирична, человечна. Сочинения Аввакума дышат духом любви и добра. Способом насаждения «правящей этики» во времена Ивана Грозного была казнь. Грозный ради торжества своей «правды» залил кровью страну, а после казней «смиренно» слал в монастыри поминальные записки с именами казненных. В своих писаниях он подавлял риторикой, глушил совесть пышностью слов. Он был многоречив, так как боялся, что в нем заговорит совесть, если он остановится. «Его пышные обличения были продолжением и одной из форм его пышных казней», — пишет Лихачев.
Есть такое поверье — нельзя раскапывать могилы фараонов — это опасно. И как раз с изучением наследия Ивана Грозного начались напасти уже в «мирной», вроде бы уже увенчанной лаврами и заслугами научной жизни Дмитрия Сергеевича.
Как уже упоминалось, в 1952 году, при обсуждении в Пушкинском Доме сборника об Иване Грозном с материалами Д. С. Лихачева, на него «в худших традициях» обрушилась травля с обвинениями в «космополитизме», хотя Дмитрий Сергеевич был относительно спокоен после получения Государственной премии. Досталось и другому участнику этого сборника — Я. С. Лурье. Однако времена понемногу менялись. Авторитет Лихачева устоял, и относительно Лурье также не было принято никаких мер.
Что советская власть «неровно дышит» к Лихачеву, было известно, но он со стойкостью закаленного зэка все это переносил. И продолжал упорно работать. И главным, «знаковым» его деянием были труды, связанные со «Словом о полку Игореве». Еще в 1950 году в серии «Литературные памятники» было издано «Слово» в переводе и с комментариями Д. С. Лихачева. И именно по этому изданию все теперь знакомятся с великим шедевром. Но события, эмоции вокруг «Слова» на этом отнюдь не закончились, а скорее — разгулялись с размахом, невиданным в предыдущие века в «тихой» науке филологии. «Слово», особенно после перевода, издания и комментариев Лихачева стало одним из самых читаемых, горячо обсуждаемых и спорных явлений в истории мировой литературы! Почему это произошло? И какова в этом роль Лихачева? Ведь «Слово» было известно давно, переводилось и издавалось не раз, вызывало острый интерес и споры и прежде, но особого накала все это достигло при Лихачеве.
Отчасти это произошло потому, что и переводом, и комментариями Лихачев доказал гениальность, исключительную художественную ценность «Слова» среди прочих признанных шедевров древнерусской литературы, но именно гениальное всегда вызывает наибольшее приятие — и самое острое неприятие, завистливое желание стащить «зарвавшегося гения» с пьедестала в грязь и растоптать. Таких примеров в истории было немало. Немало досталось и «Слову», и самому Лихачеву: и гонений и славы. Содержание «Слова» вроде бы вполне естественно и понятно, в его тексте нет никаких дерзких отклонений от канонов истории и древнеславянского письма. Начинается с описания выхода князя Игоря Святославича Новгород-Северского с дружиной «в поле» против половцев, чтобы, как поэтично сказано в «Слове»: «Испить шеломом Дона».
Следует описание битвы, пленения Игоря половцами, и наконец, его побег и возвращение, к радости супруги и всех горожан. И происходит чудо — текст «пронзает» душу, вызывает, благодаря замечательной образности, эмоциональности, впечатление сиюминутности, соучастия, сопереживания. Мы сразу «захвачены в плен» этим текстом. Игорь с дружиной только выступил — а «уже беды его подстерегают птицы по дубравам, волки грозу накликают по оврагам, орлы клекотом зверей на кости зовут, лисицы брешут на червленые щиты! О Русская земля! Уже ты за холмом!».
Еще сильнее это написано на древнеславянском языке, звуки и смыслы «скручены» еще крепче и жестче, но языком тем сейчас мало кто владеет, а перевод Лихачева максимально нас приближает к подлиннику.
Вот: «Русичи великое поле червлеными щитами перегородили, ища себе чести, а князю — славы», «…тут копьям преломиться, тут саблям побиться о шеломы половецкие, на реке на Каяле, у Дона Великого». И — картины битвы: «…бились день, бились другой, на третий день к полудню пали стяги Игоревы», «никнет трава от жалости», «тоска разлилась по русской земле!».
«Слово» впечатляет не только высокой художественностью, но и глубоким анализом истории. От Святослава, отца князя Игоря, мы слышим стенания по поводу разобщенности князей, приведших Русь к позору и поражению. «В княжеских крамолах сокращались жизни людские, черна земля под копытами, костями посеяна и кровью полита; горем взошли они на русской земле!.. Своими крамолами начали вы наводить поганых на землю русскую!» Моральный смысл повести — глубокое раскаяние, осуждение самодовольства и буйства князей, приведших Русь к позору и поражению. И сам главный герой «Слова» князь Игорь Святославич Новгород-Северский дважды раскаивается в совершении междоусобных княжеских преступлений, особенно горестно тогда, когда оказывается в плену половцев.
И за осознанием и раскаянием следует спасение. Первую надежду пробуждает горестный и прекрасный «плач Ярославны», супруги Игоря: «Полечу кукушкою по Дунаю, омочу шелковый рукав в Каяле-реке, утру князю кровавые его раны на могучем его теле». В подлиннике написано — не «кукушкою», а «зегзицею», что впечатляет еще сильнее, хотя буквальный смысл «зегзицы» непосвященным неясен. Но после прочтения «Слова» в переводе обязательно надо прочесть его и в подлиннике, на древнеславянском — и те века проникнут в тебя, и ты почувствуешь, что жизнь твоя наполняется «шумом древности». История станет твоей жизнью: за раскаянием в грехах придет просветление, и к тебе, как к князю Игорю, придет спасение, избавление от мучительного плена. «Игорю князю бог путь указывает из земли половецкой… Игорь спит, Игорь бдит, Игорь мыслию поле мерит от Великого Дона до Малого Донца». Замечательно сказано о бегстве Игоря — «Игорь князь поскакал горностаем к тростнику, и белым гоголем на воду, вскочил на борзого коня, и соскочил с него серым волком». И — апофеоз: «Солнце светит на небе, а Игорь князь в Русской земле, девицы поют на Дунае, вьются голоса их через море до Киева… села рады, грады веселы… Князьям слава и дружине! Аминь!»
