Лорд Чарльз Уитворд, посланник короля Англии, подтверждал в депеше этот пессимистический диагноз: «Необходимо признать, что изменения, вводимые [в России], не поддаются никакому исчислению, что беспокоит лучшие умы столицы». Даже мудрый и гибкий великий князь Александр, который был вынужден занимать выжидательную позицию в течение прихода к власти своего отца, начинал находить, что, давая волю своим самым странным порывам, император ведет страну к краху. «Мой отец по вступлении на престол захотел преобразовать все решительно, – писал он на французском своему бывшему гувернеру Лагарпу. – Его первые шаги были блестящими, но последующие события не соответствовали им. Все сразу перевернуто вверх дном, и потому беспорядок, господствовавший в делах и без того в слишком сильной степени, лишь увеличился еще более. Военные почти все свое время тратят исключительно на парадах. Во всем прочем решительно нет никакого строго определенного плана. Сегодня приказывают то, что через месяц будет уже отменено. Доводов никаких не допускается, разве уж тогда, когда все зло совершилось. Наконец, чтоб сказать одним словом – благосостояние государства не играет никакой роли в управлении делами: существует только неограниченная власть, которая все творит шиворот-навыворот. Невозможно перечислить все те безрассудства, которые совершались здесь… Мое несчастное отечество находится в положении, не поддающемся описанию. Хлебопашец обижен, торговля стеснена, свобода и личное благосостояние уничтожены. Вот картина современной России, и судите по ней, насколько должно страдать мое сердце. Я сам, обязанный подчиняться всем мелочам военной службы, теряю все свое время на выполнение обязанностей унтер-офицера, решительно не имея никакой возможности отдаться своим научным занятиям, составляющим мое любимое времяпрепровождение: я сделался теперь самым несчастным человеком».
Если Александр после периода сыновней покорности восстал против потрясений, вызванных особенностями характера Его Величества, то Мария Федоровна старалась, со своей стороны, проповедовать толерантность, терпение и милосердие своему мужу, любившему только бурю. Но с годами и она немного утратила то влияние, которое имела на него в начале их женитьбы. К счастью, Екатерина Нелидова, появившаяся после долгого пребывания в Смольном монастыре, высказала готовность из чистой привязанности к императорской семье возобновить свои обязанности фрейлины и доверенного лица. Павел высказал удовлетворение возвращением во дворец неподкупной и незаменимой свидетельницы его интимной жизни. На самом же деле, присоединившись к группе друзей семейной четы, бывшая затворница объединила свои усилия с царицей, чтобы помешать Павлу решиться на то, о чем он мог пожалеть на следующий день. Она давала ему конфиденциальные советы относительно выбора своих приближенных лиц и обращалась к нему с тем, чтобы защитить жертвы его же чуть ли не ежедневной горячности. «Будьте добры, оставайтесь самим собой, – писала она ему, – поскольку вашим предрасположением является доброта […]. Ради Бога, Государь, используйте снисхождение. Сохраняйте вокруг себя тех, кто имеет разумные головы». Но если в целом влияние на Павла со стороны Екатерины Нелидовой и императрицы было положительным, то в политике они обе были незрелыми советчицами. Ни одна ни другая не обладали достаточной компетенцией и властью, чтобы противодействовать влиянию Безбородко, Аракчеева, Куракина или даже Кутайсова. Они своей слабостью женщин и чувственными сердцами существовали ради Его Величества и были для него не больше не меньше, чем няни, которые занимались модой, воспитанием детей, чтением французских романов и о которых говорили в салонах, когда не о чем было уже говорить. Однако Павел считал присутствие своей «платонической любовницы» до такой степени необходимым для своего физического и морального равновесия, что начиная с января 1797 года выделил ей покои в Зимнем дворце.
Следующим шагом Павла, который он предпринял для укрепления незыблемости своего права на власть, являлось совершение обряда коронации в Москве. Его отец пренебрег именно этой исконной традицией и был убит как царь, непризнанный церковью. Павел не хотел повторять ту же ошибку. Считалось, что будущему монарху необходимо провести несколько дней в древней столице с тем, чтобы благоговейно приготовиться к торжествам, которые ему предстояло пройти.
Дата, выбранная для коронации, выпала на 5 апреля 1799 года; императорская семья начиная уже с 15 марта находилась в предместье Москвы. Безбородко приготовил там для знатных визитеров свое просторное поместье. Три недели спустя император совершил триумфальный въезд в древний город, разукрашенный флагами. Он возглавлял кортеж, восседая на своем верном Понпоне, подарке принца Конде. Позади от него растянулась когорта экипажей великих князей, высокопоставленных сановников, придворных, некоторые из которых, по причине своего преклонного возраста, с большим трудом могли держаться в седле. Царица и великие княжны следовали в каретах со сверкающими гербами, в которые были впряжены кони, украшенные султанами. На всем пути следования этой торжественной процессии толпа, надлежащим образом проинструктированная, издавала возгласы радости и приветствия. Павел казался столь простодушно удовлетворенным этой наигранной популярностью, что это дало церемониймейстеру Федору Головкину повод написать в своих воспоминаниях об этом празднике: «Император вел себя, как зачарованный от заготовленного для его удовольствия ребенок». Слово «ребенок» появляется из-под пера мемуаристов той эпохи всегда, когда речь заходит о Павле I. Однако этот «ребенок» обладал в стране большей властью, чем любой другой зрелый мужчина. Если некоторые дети радовались, ломая свои игрушки по оплошности или из-за своего каприза, то он достиг положения, когда мог ломать человеческие жизни так же не задумываясь, без всякого угрызения совести.
5 апреля в Кафедральном соборе Московского Кремля со всем великолепием и помпезностью, которые соответствовали обстоятельствам, состоялась церемония коронования. Возвышающийся трон был установлен в центре собора напротив алтаря. Во время коронации Павел держался с величественной уверенностью, затем была коронована его супруга. Облаченный в императорскую порфиру, он держал в одной руке скипетр, в другой – державу, но даже под балдахином ступал военным шагом. После причастия, коронации и традиционного «Te Deum laudamus»[25] император повелел зачитать вслух составленный им Семейный акт, который регламентировал династический порядок передачи власти. Решив вновь утереть нос своей матери, он зафиксировал в этом документе положение о том, что женщины отныне исключаются из права престолонаследия. В заключение прочтения этого документа глашатай от имени Его Величества произнес: «Мы определяем в качестве наследника, после нашей смерти, нашего старшего сына Александра, а после него – его потомков по мужской линии». Яснее сказано не могло и быть.
