— А ну-ка прочти! — зашумели товарищи. Сакен прочел. И тут же перевел на русский язык.
— Миленький Сакен-жан! Что ты заладил — природа, природа? Лучше бы ты написал о том, что мы испытываем здесь. Надо не восхищаться дуновением ветра, а рыдать, — сказал Кусаин Кожамбердин.
— Кусеке, давно уж аллах перестал тебя слушать, — вмешался в разговор Абдулла. — Верно сказано в стихотворении Сакена. Наши тела здесь, в этой тесной клетке, а думы и мечты — на свободе.
— Хотя я не полностью уловил смысл слов, но идея здесь верная. Сколько бы мы ни горевали, ни плакали, казаки нас не пожалеют. Лучше давайте споем, душу отведем! — И Катченко запел «Смело, товарищи, в ногу».
Проходили дни, похожие друг на друга. Потом узники потеряли счет дням. Только отмечали смену времен года.
Вначале им еще носили передачи. Потом запретили. А с ними исчезли и вести с воли. Узникам нечем себя занять, и они невольно остаются наедине каждый со своими тяжелыми, горькими мыслями.
Сакен не отходит от окна. Там, за окном, жизнь. Наискосок на лужайку приходит каждый день белая гусыня, ведя за собой птенцов. Малюсенькие, желторотые, они растут с каждым днем.
Какая-то девушка-казашка с красной лентой в косе через день появляется перед тюрьмой. Долго смотрит на Сакена каким-то тоскливым и ласковым взглядом. Ей не больше пятнадцати…
«О, моя сестра, с чутким сердцем, с гибким, как лоза, станом! Зачем так пристально и печально ты смотришь на меня? Твой взгляд подобен ласточке, которая вспарывает воду крыльями, чтобы потушить пожар. Спасибо тебе!»
Но ведь это уже готовые стихи! И снова карандаш в руке.
Но он уже забыл о милой девушке. Он вспомнил волю, аул, мать…
Я не знал застенков сроду,
А теперь мою свободу,
Кандалы надев мне с ходу,
На семь заперли ключей…
Все в тюрьме вокруг заснули,
Что с того? В тиши и в гуле
Я мечтой всегда в ауле —
Светлом, радостном, родном.
Тяжек этот плен постылый,
Я соскучился по милой,
И мечты могучей силой
На нее направлю взор.
Мать меня всегда ласкала,
И с улыбкой привечала
Юных дней моих начало,
И умела все прощать.
Я соскучился по юрте,
По крылатом конском гурте,
По высокой горной крути,
По прозрачности озер.
Я в своей тоске и горе
По степном грущу просторе,
По степном, зеленом море,
По крылатым скакунам.
Проходят дни. По тому, как пожелтела трава, нетрудно было догадаться, что осень близка.
Дошла весть о том, что уже утвержден состав следственной комиссии. Но узнать, кто в составе комиссии, не удалось.
В середине августа начальник тюрьмы Сербов, согнав на просторный двор тюрьмы всех заключенных, сообщил, что получена телеграмма из Омска, от главы Акмолинской области. Состав комиссии утвержден. Председатель Акмолинской следственной комиссии — Кондратьев Иосиф Михайлович, его заместитель — Орурок Евараст Патрекеевич.
17 августа 1918 года. По улицам Акмолинска идут закованные в кандалы Сакен и его товарищи. Их ведут в казахско-русскую школу, там состоится заседание следственной комиссии.
Звеня кандалами, без головных уборов, с грудью нараспашку, сопровождаемые внимательными взглядами друзей и недругов, мерно шествуют они под охраной конвоя. Неожиданно Сакен встретился глазами с отцом. Прибыл, значит, из своего далекого аула. В многолюдной толпе он увидел и «сестру» с красной лентой в косе. В глазах ее слезы. Она кивком поздоровалась с ним.
Остановились у школы. Ему знаком здесь каждый камень. Сюда он входил всегда в белоснежной сорочке, теперь входит в арестантском одеянии из грубого льна, с непокрытой головой и в кандалах.
На вопросы судей Сакен отвечает коротко и ясно.
— Каким образом вы попали в Совдеп?
— По выбору степных казахов, по желанию простого народа.
— Чьи интересы вы намеревались защищать?
— Интересы казахского народа, в особенности избравшего меня трудящегося населения.
— Вы вступили в большевистскую партию?
— Да.
— Вы «за» или «против» созыва Учредительного собрания?
— Если в Учредительном собрании будут участвовать представители трудящегося народа, то я не против его созыва.
— Как вы относитесь к религии?
— Лично я неверующий человек.
— Вы ругали мечеть нецензурными словами?
— Невозможно ругать нецензурными словами неодушевленный предмет.
— Вы написали социальную пьесу ко дню Первого мая и поставили ее на сцене. Говорят, в этой пьесе вы восхваляли большевиков!
— Эта пьеса является моим первым произведением. Да, она ставилась Первого мая на сцене в Акмолинске. В ней я показывал ненасытность волостных управителей, писарей, баев и мулл в период мобилизации казахской молодежи на тыловые работы в 1916 году.
Один из судей вынул из кармана номер «Тирши-лика».
— Не вы ли написали вот эту статью, в которой всячески поносите атамана Дутова и «Алаш-Орду»? Не ваш ли это псевдоним «Шамиль»?
— Мое имя Сакен.
— Ну ладно, а вот это сочинение узнаете?
Член комиссии держал в руках письмо, адресованное в комитет западносибирских Советов, где Сакен подробно докладывал о действиях «Алаш-Орды».
— Не вы ли браните здесь алашординцев?.. Не ваша ли эта подпись?..
— Возможно, что я написал.
— Вы против «Алаш-Орды»? — спросил председатель комиссии.
— Да, против! — ответил он.
— Почему?
— После свержения царя алашординцы решили отделить казахов от русского народа и пожелали стать казахскими ханами, самостоятельными местными царьками. А по нашему мнению, избавленный от самодержавия казахский народ теперь не нуждается в ханах. Националисты хотели окончательно отделиться от русских, хотели изгнать всех крестьян с казахских земель. Это могло привести к катастрофе. Мы лишились бы поддержки русского трудового народа, который свергнул царя и добился равноправия для казахской трудящейся массы. Вот по какой причине я выступил против «Алаш-Орды».
В итоговом документе следствия было записано: «Августа 17 дня 1918 года Акмолинская следственная комиссия, рассмотрев дело Сейфуллина Садуакаса, постановила: признать Сейфуллина Садуакаса опасным для общественной и государственной безопасности, а потому и передать в распоряжение военных властей для направления в Петропавловскую военную следственную комиссию».
