Проходят дни. Наступила тоскливая осень. Солнце скрылось за тучами, предоставив холодным дождям освежать улицы, смывать пыль. Узники мечтают об одном — скорее бы хоть увезли куда-нибудь из этой акмолинской тюрьмы, надоела вконец.
В один из таких беспросветных дней взгрустнувший Сакен вновь искал утешения в стихах.
Я в каменном доме сижу взаперти,
Железный порог его не перейти…
Нет, не нужно строк уныния. Приободрить товарищей и себя — вот какие нужно найти слова.
Еще раз сюда, о скакун мой крылатый,
С неистовым ржаньем к тюрьме подлети!
Умчи из неволи на волю меня.
Мы степыо помчимся быстрее огня.
Пусть по степи катится топот копыт,
Пусть эхом в горах этот топот кипит —
Я снова увижу родной небосвод
И голубизну вечереющих вод,
Я радостно встречусь с родным населеньем,
Увижу я свой угнетенный народ.
От печали теперь нет прока. Пусть будет фантазия пищей для души. Что сделано — то сделано. И не надо поддаваться унынию, а то свершенное тобой развеет ветер.
Ты попал в тюрьму в борьбе за справедливость. Но если, даже сидя здесь, не станешь мечтать о будущем, значит ты конченый человек. Немало таких, как мы, сидели в темницах, но они не отказывались от своих идей, от избранного пути. Ведь Ленин в тюрьме написал капитальные труды! Проявлять же слабость из-за временных трудностей — это удел слабовольных. Надо набраться мужества.
Городские новости хоть и окольными путями, но все же доходили до тюрьмы. В сентябре узники узнали, что от совета Западносибирского союза учителей в адрес Акмолинского уездного общества учителей пришел запрос о том, есть ли среди арестованных учителя. «Это похвально, что в такое неспокойное время общество заботится о нас», — с благодарностью подумал Сакен.
Как он ни старался, ему так и не удалось узнать, какой ответ послали руководители Акмолинского уездного общества учителей.
А общество спешило отмежеваться от арестованных.
11 сентября 1918 года уездное Акмолинское общество отписало: «На отношение от 17 августа 1918 г. за № 110, правление Учительского Общества имеет честь сообщить, что случаев ареста учителей, выбранных от учительской организации в Совет по народному просвещению, во время последнего переворота не было. Арестованы и содержатся в тюрьме 2 учителя как бывшие члены Совдепа и 1 как кооптированное лицо в Совет по народному просвещению. Сведений о причине их ареста правление не имеет».
Неудовлетворенный таким ответом совет Западносибирского союза учителей еще раз направил в Акмолинск запрос, в котором требовал сообщить, кто арестован и какие выдвигаются против учителей обвинения. Уездное общество ответило: «На ваше отношение от 3 ноября с. г. за № 152 правление имеет честь сообщить, что в связи с последним переворотом в Акмолинском уезде арестовано три учителя… Они содержатся в акмолинской уездной тюрьме. Числятся под стражей за Акмолинской следственной комиссией. Сейфуллин и Бекмухаметов арестованы, как члены Акмолинского Совдепа, а Горбачев — как член партии большевиков и как коопитированный Совдепом в Акмолинский совет по просвещению».
Заместитель председателя совета Западносибирского союза учителей, прочитав эту отписку, сердито вывел в углу красными чернилами: «Запросить, что предприняло общество для освобождения учителей».
21 декабря 1918 года из Омска вновь пришло письмо: «Совет Западно-Сибирского учительского союза просит в дополнение к сообщению от 2 декабря за № 202 уведомить Совет, принимались ли обществом какие-либо меры к облегчению участи арестованных учителей Горбачева, Сейфуллина и Бекмухаметова; если да, то какие получены результаты, не может ли Совет, со своей стороны, оказать содействие и каким путем было бы это удобнее сделать; если же нет, то вследствие ли принципиальных соображений или потому, что ничем нельзя было помочь арестованным. Сообщите также, имеются ли у арестованных семейства и каково их материальное положение».
Но об этом теплом письме, в котором выражалась забота о них, Сакен и его товарищи так и не узнали. 5 января 1919 года их пешими конвоировали в город Петропавловск, за 500 километров.
Зимой здесь лютуют морозы и почти никогда не стихает ветер. Каждый шаг отдается болью. Нестерпимо режет глаза от яркого отблеска снегов, от студеного ветра. Изредка попадаются аулы. Здесь живут кереи.
Увидев вереницу пеших, из домов выходят люди. Уставшим заключенным протягивают лепешки. Однажды Сакен увидел знакомого возчика, с которым в юности ехал в Омск. Тот узнал Сакена, побежал домой, принес только что выпеченные две лепешки и сунул Сакену.
Сакен был обут в длинные казахские сапоги, на нем ленчиковый купи (верхняя одежда с подкладкой из верблюжьего и овечьего руна), на голове тымак.
— А где Тамшагамбет? — спросил Сакен, вспомнив лесничего.
— Два дня как похоронили. Кутыркульская банда, обвинив его в поддержке красных, средь бела дня расстреляла в самом центре аула, — с грустью ответил возчик.
«Никого, оказывается, не обошли эти псы», — подумал Сакен. Но его мысли перебил крик:
— Ей, киргиз, отойди, а то застрелю!
За 18 дней по январской скрипучей стуже Сакен и его товарищи прошли пешком 500 километров. Ослабевших, усталых, вечером 23 января их загнали в какой-то сарай, похожий на хлев. Сарай наспех сколочен из хилых досок. Во многих местах зияют щели, сквозь них дует ветер, залетает снег. Усталый Сакен заснул. Но вскоре проснулся — мороз пробрал до костей. Страшно хотелось есть, хотелось горячего чая. Но конвой поднял арестантов ни свет ни заря, разделил на две партии и затолкал в вагоны для скота.
Вагоны изнутри посеребрил иней. Здесь холодней, чем на улице. Печка есть, но от нее мало проку. Арестанты сбились в тесную кучу.
Вагоны долго блуждали по запасным путям, потом покатили без остановки до самого Омска. В Омске их загнали в какой-то тупик. И казалось, что о людях забыли. Пятнадцать дней простояли в тупике два вагона с узниками. А на шестнадцатый Сакен проснулся от грохота колес. Куда их вновь везут? На этот вопрос ответил сибирский мороз.
Через Татарск, Новониколаевск, Барнаул и дальше на Семипалатинск пробивается поезд. Пути занесены снегом, их никто не расчищает, В вагонах лед. А как только затопишь печь, начинает капать вода, и некуда от нее скрыться, а вагон наполняется сырым паром, трудно дышать. Поезд подолгу стоит в замерзшей степи. Конвоиры боятся, что им не хватит продуктов, и поэтому не кормят заключенных. Холод, голод, неизвестность могли свести с ума.
