— Дайте ему утку!
— Лежи. Ему уже ничего не поможет. Ранение у него такое.
И… (Теперь я уже больше осознавал окружающее и даже, по всей вероятности, пытался подняться на кровати.)
Пришествие седьмое
…открываю глаза. Снова мне видны животы людей в белых халатах. Различаю, что их трое. Один мужчина и две женщины. Справа на уровне глаз большое светлое окно. Опять слышу истошный крик, возможно, от него я и очнулся. Слышу: «Пункция!» Я не знаю этого слова. Одна из женщин лежит у меня на животе и, кажется, держит мои руки. Но я этого не чувствую. У меня ничего не болит. Слышу. Да, слышу, но не чувствую, как чтото трещит, ломается у меня в голове, но не болит. И тут меня ослепляет мысль: «Боже мой! Они ломают мне череп!!!» Хочу протестовать, но не могу. Но я все слышу. А то, что я слышу, меня очень злит. Мужчина и женщина, которых я не вижу, спокойно переговариваются, в то время когда женщина ломает мой череп. Почему женщина? Я ее не вижу, а голос ее слышен сзади. И о чем они беседуют, когда мне, мне ломают череп? Женщина вспоминает те времена, когда их госпиталь находился на Ленинградском фронте. Тогда начальник их госпиталя разрешал врачам посещать своих родных в блокадном городе. Говорили еще о чемто для меня несущественном. Слышу, как женщина обращается ко мне: «Солдат, кашляни! Еще раз кашляни!». Затем говорит мужчине: «Я их увидела. Трогать их не буду! Глубоко»… Во все время, пока мне ломали череп, женщина, которая лежала у меня на животе, успокаивала меня.
(Впоследствии из медицинского свидетельства по ранению я понял, о чем говорила женщина, которая ломала мне череп. В веществе моего мозга остались не удаленными два металлических плоских осколка величиной с фасолину. Что же касается треска, который я слышал во время операции, то хирург выравнивал раздробленный костный дефект черепа. В противном случае рана долго бы гноилась. А беседовали они так спокойно потому, что это была их повседневная тяжелая работа. И такие врачи, сестры и нянечки своим самоотверженным трудом спасли жизнь сотням тысяч таких, как я. Спасибо им. Что же до моей раны на голове, то она еще долго гноилась. А зажила она так: уже в Тбилисском госпитале, во время бани, я забыл, что надо беречь голову от воды, и помыл ее с мылом. Вначале испугался, но потом оказалось, что ошибка пошла на пользу — рана через пару дней зарубцевалась. Так мыло помогло моему выздоровлению.)
Пришествие восьмое
…чувствую, как меня дергают за ногу. Открываю глаза. Слева и справа от меня лежат люди с повязками на головах. Это нары, так как по людям в белых халатах, стоящим у меня в ногах, вижу, что я лежу на уровне чуть выше их колен. Ктото снимает повязку у меня с головы. Один из посетителей, очевидно, докладывает своему начальнику о моей операции. (Запомнились его слова о том, что операция была экспериментальная, так как после трепанации черепа рану они зашили, чтобы не уродовать голову. Опять же спасибо врачам — мне ведь тогда было только девятнадцать лет. Осколки, продолжал он, оставили, так как они находятся глубоко… Как видно из сказанного, я уже неплохо соображал. Одного не могу вспомнить: как я питался. Ни когда я был в сознании и тем более, как меня кормили, когда я был без сознания…)
Пришествие девятое и, на этот раз, окончательное
…лежу уже на кровати. В комнате человек шесть, и все с повязками на головах. Позже узнал, что я в специализированном черепном госпитале. У меня по-прежнему ничего не болит, но тело как бы чужое. Правда, руки и ноги шевелятся. Подниматься с кровати еще не разрешают. Уже хоть и лежа, смог написать письмо домой. (Уже после демобилизации мне показали это письмо. В нем было невероятное количество ошибок. Например, Здравствиватите дророгрогиие родрдитиитеилие. Вот с этим письмом и ходили родители за толкованием к Авдееву-отцу. Глядя на этот полуистлевший треугольник на плохой бумаге теперь, будучи отцом и дедом, понимаю, какой это бесценный подарок родителям. Многие, многие родители моих земляковкокандцев, таких, например, как Вила Алексеева и Владимира Биргера, никаких писем уже не получили. Кстати, об Алексееве. Незадолго до его гибели я поинтересовался его странным именем — Вил. Оказывается, что это аббревиатура от Владимира Ильича Ленина. Вот такими были многие из наших родителей и мы.)
* * *
Что еще запомнилось из последнего фронтового черепного госпиталя.
В моей палате лежали молодые солдаты — мои сверстники. Несмотря на то, что, кажется, двоих унесли из палаты мертвыми, мы както развлекались. Кроме несомненно придуманных историй о похождениях с девочками на гражданке, придумывали нехитрые состязания. Например, кто больше заполнит утку для мочи. Утки были стеклянными и большими. Сквозь зеленое стекло утки общество могло констатировать величину наполнения. Помнится, что в этом соревновании я был не из последних.
На этой спортивной ноте я хочу закончить воспоминания о моем возвращении к жизни.
И все же, как это могло случиться, что я в таких обстоятельствах остался жив, получив два осколка в висок? Я, конечно, погиб бы, если бы не стечение целого ряда почти необъяснимых чудесных обстоятельств, а скорее всего это было еще одно вмешательство Бога в мою фронтовую судьбу.
Первое. Чудо состояло в том, что два моих боевых товарища Александра — Авдеев и Машенцев — смогли позаботиться обо мне в боевых условиях. Второе — что именно в это время неподалеку от меня была подбита самоходка, при этом подбита так, что могла своим ходом уйти в тыл. Третье — что ее командир согласился прихватить меня. Спасибо великим военным медикам, вернувшим меня из небытия! Спасибо Богу, не давшему мне сгнить в одной из многих тысяч безвестных ям, именуемых братскими могилами, разбросанных по бесконечным просторам от реки Днепр в Украине до западной границы Венгрии! Ведь сотни тысяч моих сверстников, вчерашних школьников, не познавших даже радостей первой любви, остались лежать в этих ужасных ямах.
И я благодарен Богу за все то, что он сделал для меня во время войны и позволил мне создать крепкую, хорошую семью, вырастить и воспитать замечательных детей.
Рассказав многое, Фима в своих записках не упомянул о своем напарнике, находившемся рядом с ним на злосчастном снопе, когда возле них разорвался снаряд. Дополним же его рассказ: его боевой товарищ, появившийся в его отделении еще под Кировоградом, — Миша Голод — тоже был ранен осколками этого же снаряда. Но, в отличие от Фимы, раненного в голову, Мише осколки повредили филейную часть. У тех, кто знал их историю, это обстоятельство на долгие годы стало предметом шуток (когда на эти темы за давностью лет уже можно было шутить). Однако, в связи с тем, что оба пострадавших были евреями, никто не мог сказать по адресу Миши: «Вот хитрый еврей — знал, что подставить врагу!», и поэтому упражнения в остроумии по поводу этого фронтового эпизода не имели национального оттенка.
