Грамматикову посоветовали актрису Уварову из Санкт-Петербурга – женщину потрясающего обаяния и органики, как у Евстигнеева или Ефремова. Режиссер посмотрел фотографии Елизаветы Александровны и воскликнул: «Какое чудо!» Тут же позвонил актрисе сам:
– Елизавета Александровна, я дебютант, мне нужна спасительная соломинка…
– И вы считаете, что эта соломинка – я?
– Да. Дело в том, что мне нужна… Арина Родионовна. На ней держится вся интонация картины – человеческая, душевная. Вы мне нужны как камертон!
– Любопытно. Но я вряд ли смогу вести всю картину.
– Знаете, что я думаю. Мы с вами подружимся! Вы поработаете, настроите меня, и дальше я уже смогу сам.
– Ну, вы смешной парень, я к вам приеду!
Она приехала. Снимать пробы такой актрисы, как Уварова, было бы нелепо, но режиссер ее уговорил на этих пробах пофантазировать – поискать внешний вид, платочек, повадки, особенности.
– Она же не Арина Родионовна? – на всякий случай уточнила Елизавета Александровна.
– А почему бы и нет? – предположил Володя.
– А-а, поняла-поняла… Ну, давай тогда порассуждаем!
Наспех что-то делать она не любила. Перед воплощением на экране любой выдумки должна была все взвесить, обдумать и только потом выполнять. Но все предложения принимала с энтузиазмом, на все откликалась с радостью. В фильм вошло очень много сымпровизированных кусков, которых в сценарии не было. Именно Уварова предложила «технологию» использования ночного горшка: «Крышечку! Сажаешь! Снимаешь! Закрываешь!» Фантазировали все – Грамматиков, Проханов, Шагалова, предложения вносили все участники процесса. Когда Уварова окунулась в эту атмосфера, понаблюдала за детишками, твердо решила: «Я никуда от вас не уеду, а спектакль отменю». В группе Елизавета Александровна прожила намного дольше, чем было запланировано, постоянно присутствовала на съемках. С радостью наблюдала, как Володя Грамматиков работал с малышней. «Сейчас я вам продемонстрирую, как снимают детское кино!» – торжественно провозглашал режиссер и выскакивал к маленьким артистам с ночным горшком на голове. Те хохотали, как безумные, а оператор быстренько снимал эту непосредственность. «Гений! – кричала Уварова. – Гений!!!» Как это было приятно слышать начинающему режиссеру! Конечно, работать с ней было счастьем.
Специально для Арины Родионовны придумали колыбельную. Но актриса то ли не смогла, то ли не захотела петь сама. Со студии Горького позвонили в Ленинград Лилиан Малкиной: «Елизавета Александровна сказала, что только вы сможете повторить ее голос и озвучить колыбельную». Малкина тут же перезвонила коллеге: «Лизок, вы с ума сошли? Как вы это себе представляете?!» Но Уварова настояла: «Лиля, только вы сможете, поезжайте»… Малкина приехала в Москву, ее привезли в тон-студию. Лилиан вошла на корточках: «Здравствуйте, я Уварова!» Все расхохотались и принялись работать. Запись коротенькой песенки шла два часа! И после такой работы Малкиной заплатили вполне приличный гонорар. Сегодня Лилиан Соломоновна уверена, что Уварова опять-таки лишний раз позаботилась о заработке коллеги.
Хотя… Может быть, Елизавета Александровна в тот момент уже знала, что болеет. Никто не подозревал об этом. Казалось, что Уварова вообще никогда не болела. Из всех «акимовских» старух она работала больше всех. Но это не так… Еще до войны Елизавета Александровна сумела побороть онкологию, перенесла тяжелейшую операцию, но выжила. И старалась об этом не вспоминать. Трудилась, как одержимая.
После смерти Николая Акимова главные режиссеры в Театре комедии не задерживались, летели один за другим. «Главным увлечением труппы стало поедание главрежей, – вспоминает Лилиан Малкина. – Как артисты умели это делать!!! Просто прелесть! Уварова в это не влезала. Она была очень скрытная и очень осторожная. Со стороны казалось, что ее «уваровская» улыбка фальшивая, очень уж смешная… Но это не фальшь! Если Уварова улыбалась, то всем нутром, ее глазки становились озорными щелками. Она умела любить. И режиссеры, в принципе, ее тоже любили. Особенно Вадик Голиков».
Когда «съели» Голикова, театр возглавил Петр Фоменко. Но это был уже последний год жизни Уваровой. К тому моменту Фоменко работал в Комедии уже пять лет. У него Уварова играла немного. Самая заметная роль – Анна Романовна в пьесе Михаила Рощина «Старый Новый год». Начала репетировать в «Незнакомце» у Романа Виктюка.
Виктор Гвоздицкий писал: «Последняя роль Елизаветы Александровны была сделана с Виктюком. Небольшая роль в пьесе Л. Г. Зорина «Незнакомец». Театр уже закрыл сезон, и мы могли репетировать утром, днем и ночью. Я не успевал схватывать экспромты Романа Григорьевича и постоянно, внутренне и внешне, оглядывался на Елизавету Александровну, которая больше всех смеялась шуткам режиссера и, как рыба в воде, делала все – выполняла все курбеты и «кренделя» новой режиссуры. Действие пьесы происходило в какой-то конторе. Каждый персонаж сидел за своим столом. Стол этот был сконструирован так, что мог разъезжать (разумеется, под итальянскую музыку), как велосипед, что ли. Лизочек передвигалась быстрее и изящнее других, явно получая удовольствие. Виктюк ей был симпатичен, безусловно. Зная ее жесткость, умение «поставить на место» или просто не заметить, трудно было бы допустить, что постоянное: «Лиза! Молодец! Ге-ни-аль-на-я моя» могло ей нравиться… Еще чаще «Лизы» и «молодца» из зала нежным криком раздавалось: «Лорелея! Лорелея! Распусти волосы!» Лорелея вытаскивала заколки из своего маленького пучка, звонко хохотала, и снова вспыхивал пожар распущенных волос гофманской актрисы без возраста.
На этот раз финал был настоящим и премьеру играла другая исполнительница. В старых кожаных креслах снова шелестели диалоги:
– Непонятно, как она репетировала…
– Боли были страшные…
– Врачи говорят, сгорела…
Сезон начался без Елизаветы Александровны, и театр ждал конца. Делались вводы, и оказывалось, что шедевром были не только «Физики», но и все остальное… «Все остальное» были совсем малюсенькие роли. В «Гусином пере» Лунгина и Нусинова она играла внучатую племянницу Тютчева – хранительницу музея. Гримеры никому не решались отдать сочиненную и сделанную ею шляпку: донышко старой соломенной черной шляпы с обрезанными полями и пышной (снова рыжей), челкой. Без Елизаветы Александровны этот спектакль не шел уже никогда. В «Волшебных историях Оле-Лукойе» уже никто так не мог болтать по-французски, как ее Придворная дама: Pivs vite! Attention! Cext divin! Ее французский прононс повторять не решались… Долго не играли «Характеры» Шукшина…»
Как она репетировала? Как могла танцевать, бегать, кувыркаться часами, когда старую актрису мучили сильнейшие боли? Об этом в театре вспоминают до сих пор.
