– Ты че там, утонул, что ли?! А ну вылезай!
А тут ничего личного… Ты – червячок на ладони огромного великана, имя которому – Армия. Всегда. Везде. Даже в сортире. Делаю для себя вывод: Саша, если хочешь остаться в здравии, не сойти с ума, не рехнуться, умей оставаться один даже в толпе. Как в футляре. Где Сладков? А ты здесь, но вроде и нет тебя. Чур-чур я в домике. Только не углубляйся в себя. А то команды нужные прозеваешь. И будут драть тебя, как последнего тормоза.
О, вот и наш почти командир, не к еде будь помянут.
– Товарищи, строиться на завтрак!!!
Эх ты, «абитуриент Столбов»… Когда ж ты угомонишься?
* * *
Солдатики, желающие стать комиссарами, на нас глядят брезгливо. Из своего, военного, жилого сектора. Есть такие, что с жалостью. Или с непонятным ожесточением: «Подождите… Заселят нас в одну казарму, и сделаем мы из вас… настоящих воинов…» Бррр. Неуютно мне от такой телепатии. Но, господа солдаты, мне с вами в одной казарме не жить. Завтра первый экзамен, и приемная комиссия будет в шоке. Меня выведут на КПП, проездные документы в зубы, и бац! Пыром по копчику, и я уже в пути. Ракета Сибирь-Кавказ, полет нормальный.
Выгонять братьев по разуму начали уже сегодня в обед. Не дожидаясь экзаменов. Двоих гражданских абитуриентов утром поймали перепрыгивающими через забор. Возвращались из соседнего поселка, ночевали у каких-то баб. Их тут же выкинули за ворота. Еще одного парня, из соседней палатки, турнули за джинсы. Да-да, за тюхасы! Орел, видите ли, американский у него на заднем кармане был вышит. Я вам скажу, это не какая-то самоволка. Это реальный залет, политический. Хотя, если задуматься, был бы у него на заду герб СССР, это что, другое дело?
А вот солдатиков, соседей наших, отчисляют пачками. Будущие комиссары ведут себя несдержанно. Синьку жрут (и где берут родимую?!). Дебоширят, дерутся.
Вот и сейчас в военном жилом секторе заваривается очередной балаган. Жители «обезьянника» толпя́тся в районе курилки. Они возбуждены, горланят и машут руками.
– Вот сука!
– Давай его сюда!
– На, держи вот!
Черноволосый солдат, то ли грузин, то ли армянин, я их не различаю, закидывает веревку на изгиб толстенной березы. Петля! Неужели вешать кого собрались? Открыв рот, я невольно переступаю границу и приближаюсь к «военной» палатке. Осторожно тыкаю пальчиком в широкую спину рвущегося внутрь толпы десантника.
– Вы че, казнить будете?
Он нервно отмахивается:
– Да. Часы воровал, сука! У своих же!
Из «обезьянника» волокут маленького солдатика. Его руки брезентовым ремешком стянуты за спиной. Ни хрена себе политическое училище! Вешать будут!
– Давай, Дима!
Грузин-армянин пыхтит. Сдувает свой вороной чуб с бровей. Длинные жесткие волосы липнут к потному лбу. Нос у него кривой, как сабля. С большими ноздрями. Зубы под усами оскалены. Он принимает у толпы обреченного. Устанавливает под березой стол. Карабкается на него, сперва коленом, потом тяжело выпрямляется. Связанного солдатика держит под мышкой.
– Эй! Вы что делаете??!!
Проходящие мимо курсанты-стажеры таращат глаза, потом прорываются к лобному месту и расшвыривают толпу.
– Алиев! Алиев!!! Стой! Ты что, с ума сошел?!
– А ну строиться!
Я ухожу в свой сектор. Ну их к черту! Повесят еще! Просто так… Политработнички…
* * *
После очередного завтрака нас выстраивают в лагере в большие коробки и ведут на училищный плац. Заводят в огромное здание из белого кирпича. Это учебный корпус. Мы шуршим кедами по мраморным плитам фойе, по белым мраморным ступенькам поднимаемся на второй этаж. Проходим мимо гигантской фотографии офицера, поднимающего в атаку солдат. Внизу подпись: «Комиссар поднимает в атаку».
Наша толпа затекает в огромный лекционный зал. Командиры суетятся, настраивают нас на первый экзамен.
– Так, рассаживаемся! Вы! Оба, сюда! Сели! Так, а вы сюда! Але!!! Заполняем свободные места! Бегом!
Я проскальзываю задницей по скамейке, замираю в позе мыслителя и зыркаю по сторонам. Лекционный зал мест на пятьсот. Ряды длиннющих столов лавиной спускаются откуда-то сверху к кафедре вниз, как по склону горы. Все устроено так, чтоб каждый сидящий в зале был на виду. На столах разложены проштампованные экзаменационные листки.
Итак, экзамен по русскому и литературе. Начинаю действовать! Едва какой-то полковник дает нам три часа и объявляет, что время пошло, я рисую на заглавном листе мужской член с большими авиационными крыльями. На это уходит не более тридцати секунд. Аккуратно складываю листок. Остальные вокруг пыхтят, морщат лбы. В аудитории жарко. Скучаю, жду. Мне вспоминается комиссар на фотографии. Его широко раскрытый рот и рука с пистолетом, вскинутая вверх. Чур меня! Пытаюсь сидя заснуть. Ловлю на себе удивленный взгляд шагающего вдоль рядов контролирующего офицера.
– Так! Сдаем работы!!!!
Сдаю и я. Жалко, что результатов надо ждать целые сутки.
А я уже представляю себя выходящим из КПП. Вдыхающим воздух свободы. Тянется, тянется время… Родителям пока ничего сообщать не буду. Зачем их расстраивать? Поступлю в ВОКУ и сразу же позвоню. Из Орджоникидзе. Чтоб не выковыряли меня из пехоты раньше времени. Хотя при наших-то связах… Может, зимой позвонить?
Догорает день. По ночному лагерю медленно перемещаются тени. Патруль. У нас все по-взрослому. Вот только что охранять? У нас ни боеприпасов, ни оружия. Вещи личные? Так их днем прут, пока все на экзаменах. Наверное, это кто-то из двоечников. Отчисляют, вот они и кидают остающимся последнее «прости». Я не такой. Завтра я попрощаюсь со всеми культурно. Скажу сержанту Куренному спасибо за недолгую военную науку, отвешу пендаль его помощнику Столбову и в поход!
Сон уносит меня «в свою страну оленью»… Нежно… Сквозь годы… Я опять маленький… Я грудничок… Мама укачивает меня на руках… Я дома… Наша люстра в большой комнате кружится вокруг меня…
– Подъем! Строиться! Шевелитесь, блядь!
Боже мой. Я все еще на абитуре. Разлепляю ресницы, сползаю со своего пыльного ложа и последним выбираюсь на воздух. Демонстративно плюю в сторону строя и возвращаюсь в палатку. Скатываю матрас и встаю в длинную очередь понурых неудачников. Надо сдать казенные вещи в каптерку в обмен на документы. Блин, вот толпа… Человек сто режут после первого же экзамена. И в этой толпе один я, как дурак, улыбаюсь, обнимая и прижимая к животу скрученный матрас. Взять бы и отдать его кому-то из других двоечников. На, мол, будущий комиссар, не вешай носа, учись, не подводи меня, своего благодетеля.
– Сладков! Абитуриент Сладков!
Не понял… Кому я тут знаком? Оглядываюсь. Полковник. Рубашка, галстук, фуражка. Небольшой животик. Я нагло киваю, мол, в чем дело?
