И вот тут-то и появляется пресловутое сослагательное наклонение, не терпимое, но столь часто используемое историками. Если бы за Брусиловым пошли другие фронты, центральные державы были бы побеждены уже в 1916-м или принуждены к миру, выгодному России и странам Антанты. У генералов был шанс это сделать. Был он и у Николая II. Для него это означало не только победу возглавляемой им державы, но и спасение династии, своей жизни и жизни своих детей. Однако, к сожалению, даром предвидения последний русский царь не обладал и, как теперь известно, истинных провидцев не слушал…
* * *
«Не знаю, как другие главнокомандующие, но я уехал очень расстроенный, ясно видя, что государственная машина окончательно шатается и что наш государственный корабль носится по бурным волнам житейского моря без руля и командира», – это впечатления Алексея Алексеевича декабря 1916 г., после очередного совета в Ставке. В том, что дом Романовых обречен, сомнений оставалось все меньше и меньше. Впрочем, война продолжалась…
Опыт Брусиловского прорыва был учтен при составлении планов Ставки и на кампанию 1917 г. Однако, когда в феврале грянула революция, в Ставке сделали крутой поворот: «Приводить ныне в исполнение намеченные весной активные операции недопустимо». Брусилов был категорически против. Его настрой на наступление совпадал с желанием Временного правительства продолжать войну.
Потому неудивительно, что еще в марте 1917 г. председатель Временного комитета Государственной думы М. В. Родзянко предложил главе правительства Г. Е. Львову кандидатуру Алексея Алексеевича в качестве нового Верховного главнокомандующего. 22 мая (4 июня) Брусилов сменил М. В. Алексеева и возглавил русскую армию.
В первом приказе в качестве Верховного главнокомандующего Брусилов пытался совместить революционную риторику с призывом продолжать войну: «Скоро три года, что мы ведем эту беспримерную войну, которую пора кончить, и свободная наша Россия имеет право требовать от своих революционных армий и фронта полного напряжения всех наших сил и средств, дабы разбить коварного и непреклонного врага…
Я призываю вас, всех русских воинов, сплотиться вокруг красного стяга с девизом: “Свобода, равенство и братство” и ринуться на врага, сломать его и разрушить навсегда германский милитаризм, давящий своей безумной тяжестью народы всего мира… Итак, будьте готовы жертвовать собой, чтобы закрепить во что бы то ни стало наше достояние, а там, где это окажется нужным, по первому приказу, броситься на врага и разбить его».
Это была химера, несоединимые и несовместимые вещи. Брусилов продолжал отчаянно бороться за армию, шел на любые меры (по его инициативе, например, была восстановлена смертная казнь на фронте, отмененная после Февральской революции). Однако в глубине души он понимал, что процесс разложения армии уже зашел слишком далеко и его не остановить.
В условиях революционной и антивоенной пропаганды, открыто ведшейся в боевых частях, популистской политики Временного правительства и, как следствие, массового дезертирства солдат, летнее наступление 1917 г. было обречено на провал. Плюс ко всему союзники, поначалу пообещавшие поддержать Россию, затем изменили свои планы и даже не посчитали нужным вовремя уведомить об этом российское командование.
Итог был закономерен – наступление захлебнулось. Был ли в этом виноват Брусилов? Конечно, он не безгрешен, он совершал какие-то промахи. Но в любом случае его вина за неудавшееся наступление минимальна. Однако те, кто должен был понести ответственность за провал, предпочли переложить ее на Брусилова.
* * *
Год назад Брусилов был триумфатором, на которого молились по всей России, теперь же он – просто отставной военачальник, уединившийся вместе с семьей в особняке на Остоженке в Москве. Ему оставалось только наблюдать за событиями, видеть, как разваливается Россия и русская армия. Алексей Алексеевич не поддержал Корниловский мятеж в сентябре 1917-го: Корнилов, по его словам, был человеком «с львиным сердцем, но пустою головой», а с такими людьми Брусилову было не по пути.
А затем была еще одна революция и случайно залетевший в дом снаряд, осколки которого серьезно ранили ногу Брусилова. В доме в тот момент было полтора десятка человек и четыре собаки – не зацепило никого. Кроме Алексея Алексеевича. И это, очевидно, был знак свыше. «Одного меня осколок гранаты изувечил, – размышлял Брусилов впоследствии, – будто именно меня нужно было выбить из строя.
Я фаталист и много думал об этом впоследствии. Случайности я не допускаю в данном случае. Да и вообще, что такое случайность?! А ведь не будь я ранен, я вероятно уехал бы на Юг, к Алексееву. И все приняло бы другой оборот в моей жизни. Хорошо ли, дурно ли вышло, но я в том неповинен».
Не дай Бог никому делать такой выбор… Родина, которой ты служил верой и правдой, раздираема на части гражданской войной, старый режим уже, очевидно, должен сойти с арены, а что принесет новый?.. И при этом на Родину наваливается внешний враг, решивший воспользоваться «удобным» случаем. Так что же делать?
Этот вопрос задавали себе тысячи русских офицеров, поставленных перед жесточайшим выбором. Стоял он и перед Алексеем Брусиловым. Проще всего, казалось бы, спрятаться, уехать в надежную заграницу. Но ведь понятие «Родина» – не пустой звук. Когда же перед страной стоит угроза иностранной интервенции, нужно быть с теми, кто этой интервенции противостоит, – даже если твои принципы резко расходятся с их идеалами и идеями.
В этом не было двуличности, как может показаться, совсем нет. Брусилов – профессиональный военный, и его дело – защищать Родину от внешних врагов. Внутренними же делами должны заниматься политики. В России, к сожалению, все было не так – но Брусилов из-за этого не собирался изменять своим принципам. Эмиссары Белого движения несколько раз пытались склонить Алексея Алексеевича на свою сторону, но он наотрез отказался.
Из-за популярности его имени в монархических кругах, из-за того, что его кандидатура как возможного вождя фигурировала в документах различных белогвардейских организаций, Брусилов был арестован ЧК. Но благодаря усилиям жены и отсутствию прямой связи с контрреволюцией (все же на первых порах большевики иногда обращали внимание на такой «нюанс», как доказательства) он был отпущен.
Алексей Алексеевич был уверен, что Ленин, Троцкий и Ко быстро сойдут с арены: «Я не допускал мысли, что большевизм еще долго продержится. В этом я ошибся, но я ли один? Убежден, что многие помогавшие Троцкому воссоздать русскую армию, хотя бы и называлась она “Красной”, думали так же как и я». И действительно, для него армия была прежде всего русской, а потом уже «красной», «белой» и других, самых разнообразных цветов.