Знакомство Антонины Николаевны с Бабелем могло оказаться кратким: с момента случайной (а может быть, и предначертанной) встречи на обеде у председателя Востокостали Иванченко до отъезда Бабеля в Париж летом 1932 года прошло всего-то четыре месяца. Да, Бабель умел ухаживать за женщинами! Исподволь, незаметно сумел он «обставить» жизнь Антонины Николаевны так, чтобы во время отсутствия его в Москве и обстановка жизни, и окружающие ее люди — всё напоминало ей о нем. А из Парижа шли письма — ежедневно. По Москве ходили слухи, что Бабель не вернется из Парижа. А впрочем, зачем забегать вперед? Ведь Антонина Николаевна включила в книгу о своей жизни всё из написанного ей когда-то о Бабеле, основательно дополнив страницы о муже.
Летом 2010 года одесская журналистка Снежана Павлова попросила нашу семью ответить ей письменно на несколько вопросов, связанных с проектом памятника Бабелю в Одессе работы скульптора Георгия Франгуляна. Просьбу эту мы выполнили — в том числе послав журналистке несколько ответов на вопросы, адресованные А.Н. Журналистка опубликовала ответы А.Н. в киевском издании газеты «Известия». Редакция московских «Известий» перепечатала статью, прибавив к ней сенсационное вступление: вдова Бабеля в возрасте 101 года прилетела в Одессу для того, чтобы увидеть макет памятника мужу, встретиться со скульптором (который, кстати, проживал в Москве) и пообщаться с одесской журналисткой. Эта выдумка была опубликована в московских «Известиях» с подачи редакции. Так появилась в средствах массовой информации подхваченная уже десятками, если не сотнями интернетных изданий легенда о поездке А. Н. Пирожковой летом 2010 года в Одессу. Как я ни просил журналистку Снежану Павлову дать опровержение в печати, она это сделать так и не осмелилась. Понадеялась на киевские «Известия», а им, вероятно, и дела было мало. Мне же, в связи с болезнью бабушки, было тогда не до опровержений. Красивая легенда: вдова за несколько месяцев до смерти летит на родину мужа, чтобы «утвердить» макет памятника мужу. Пусть, подумал я, останется эта история на совести московских «Известий». Их ведь тоже можно понять — достоверность достоверностью, а газету надо продавать!
Антонина Николаевна последние два года своей жизни серьезно болела, и все же уход ее в воскресенье 12 сентября 2010 года был неожиданным. Казалось, она решила уйти именно в этот день. День 11 сентября ассоциируется в Америке с всеобщей трагедией, и Антонина Николаевна дождалась, когда время перевалило за полночь. Умирать на следующий день, 13-го числа в понедельник, ей, вероятно, казалось безвкусицей. Так я рассуждал тогда, но время скорректировало мои догадки.
Через год после смерти бабушки, в сентябре 2011 года, я оказался в Одессе, где открывали первый на свете памятник Бабелю. Сбор средств на этот памятник, организованный Всемирным клубом одесситов, шел трудно, и срок открытия памятника несколко раз откладывался. Не дожидаясь наличия средств, скульптор Франгулян решился приступить к лепке глиняной формы для отливки памятника. Это было рискованное решение, так как по изготовлении глиняной формы процесс отливки памятника нельзя откладывать. Форма не может долго храниться, памятник нужно отливать в бронзе. Скульптор таким образом брал на себя обязательство изготовить дорогостоящий памятник, не имея полной гарантии возмещения средств. Сопоставив со скульптором сроки, мы выяснили, что Антонина Николаевна умерла в Сарасоте в тот самый час, когда в Москве Франгулян замесил глину. Посвятившая полжизни увековечению памяти Бабеля, она, казалось, успокоилась…
Бабушка обладала многими уникальными качествами. Одно из них было — умение любить. Замечали ли вы, как мало на свете людей, умеющих до конца посвятить себя другому человеку, своей профессии, семье и раствориться в них? Замечали ли вы, что именно при полном растворении личность человека становится более значительной, выпуклой и притягательной? А люди, старающиеся сохранить свою индивидуальность, заботящиеся о самостоятельности, мельчают, теряют силу притяжения.
Конечно, характер Антонины Николаевны с годами менялся. Она была человеком необычайной внутренней силы. До моего рождения, да и в детстве моем характер ее можно было назвать и властным. В принципиальных случаях возражений она не терпела, да и вряд ли кто посмел бы ей перечить.
Одна черта А.Н. меня поражала — она совершенно не умела злиться. Вспоминала слова Екатерины Павловны Пешковой, приведенные в этой книге: «Очень жалею людей, которые могут гневаться». Так вот, А.Н. могла грустить, переживать, даже обижаться, но злости, гнева, ненависти за сорок три года, проведенные с ней под одной крышей, я не приметил. Ни разу я не слышал, чтобы она повысила голос. Были люди, которых она недолюбливала, — они ее огорчали, она в них разочаровывалась (и справедливо), но и на этих людей она не гневалась — могла выказать равнодушие, раздражение, в крайнем случае презрение; гнев же — никогда. Душа Антонины Николаевны была чиста; эта чистота высшего порядка, вероятно, выкристаллизовалась со временем.
В книге А.Н. поражают эпизоды, где она любуется изяществом внука Берии или горюет по поводу судьбы его сына Сергея, пострадавшего за отца. А речь ведь идет о сыне и внуке человека, причастного к аресту и расстрелу мужа. Какую же нужно иметь душевную широту, чтобы даже в таком случае не ассоциировать сына с отцом!
От многих фотографий А.Н. исходят мощные токи. Что они излучают? Тут и сила воли, и чувство юмора, и лукавство, и самодостаточность человека, хорошо знающего себе цену; доброжелательство и жизнелюбие, и та самая внутренняя чистота, о которой я уже говорил. Я понимаю, конечно, что трудно поверить в существование человека, лишенного каких-либо недостатков. Были они и у А.Н. Она могла показаться излишне прямой в общении с собеседником. (Это в тех случаях, когда собеседник был ей неприятен, то есть говорил глупости, скабрезности, пошлости.) Бабель во время совместной жизни с ней поставил ее на пьедестал, с которого она не спустилась. К похвале была неравнодушна, но ведь она ее заслуживала. Могла быть взыскательна, требовательна, даже излишне строга к близким. Большинство друзей и знакомых Антонины Николаевны принадлежали к кругу людей, которые были ей интересны (то есть каким-то образом были связаны с Бабелем, с памятью о нем). Вот эти люди недостатков А.Н. не замечали; им казалось, что изъянов у нее совсем нет. Они ее боготворили и всячески старались ей подражать. А тянулось к Антонине Николаевне множество людей — очень разных, известных и неизвестных — всяких. Бабель учил ее искусству общения с людьми, и она овладела этим искусством. Наука Бабеля состояла в умении слушать и в полном отсутствии чванства. Ничто не раскрывает так человека, как внимание к нему и скромность в поведении собеседника.
