детство, с трех до семи лет, когда с матерью и сестрой Марией, бывшей на год старше,
жил у далеких родичей в Перу. Зато он с удовольствием вспоминал, как в возрасте 17-19
лет учеником штурмана ходил на пассажирских судах в Южную Америку. Не удивительно,
что он начал помышлять о том, чтобы вернуться туда. К тому же был еще один повод
попытать счастья именно в этой части света. Несколько лет назад сестра Гогена вышла
замуж за колумбийца, а тот открыл лавку в Панаме, где рассчитывал быстро нажиться,
сбывая землекопам на канале дешевые товары по безбожной цене. После еще одной
трудной зимы в Париже Гоген решился. Он поедет в Панаму, но будет жить у сестры и ее
мужа только до тех пор, пока сам не встанет на ноги. Как именно? Все было рассчитано
заранее: он поселится на «почти необитаемом, вольном и очень плодородном» островке
Тобаго в Тихом океане и заживет «дикарем». В товарищи себе он выбрал самого верного
поклонника, двадцатилетнего художника Шарля Лаваля, который уже научился так ловко
подражать Гогену, что впоследствии бессовестные торговцы картинами соскребли подпись
чуть ли не на всех его полотнах, снабдив их куда более ценным автографом учителя. Где
нищие приятели раздобыли денег на дорогу, остается тайной. Как бы то ни было, в апреле
1887 года они отплыли в Панаму на борту набитого пассажирами парусника, в третьем
классе.
Гоген никогда не ладил с сестрой, и ему следовало предвидеть, что Мария и ее супруг
постараются возможно скорее отделаться от незваных гостей. Но самое неприятное:
оказалось, что райский остров Тобаго густо населен индейцами, и к тому же достаточно
цивилизованными, чтобы они, пользуясь бумом, беззастенчиво запросили по шести
франков за квадратный метр невозделанной каменистой почвы. Гоген не провел и месяца в
Панаме, как уже начал сожалеть, что не сошел на берег французского острова Мартиника,
с вожделением называя его изумительным краем, «где жить и дешево, и приятно». Чтобы
собрать денег на проезд туда, Лаваль засел писать портреты, а Гоген, который, по его
собственным словам, не мог найти заказчиков, так как был «не способен малевать
достаточно скверные реалистичные картины», нанялся в землекопы и двенадцать часов в
день работал на канале. Но уже через две недели компания Лессепса, не справившись с
финансовыми трудностями, уволила и его и многих других. Вероятно, это спасло жизнь
Гогену, ибо он, сам того не зная, уже заразился дизентерией и желтой лихорадкой. В конце
концов ему и Лавалю удалось перебраться на Мартинику. Несмотря на тяжелый недуг,
Гоген проявил поразительную волю и энергию и совершил настоящий подвиг, написав
около дюжины картин за четыре месяца, что провел на острове, пока болезнь не
принудила его возвратиться во Францию.
Мартиникские картины Гогена лучше и светлее его прежних творений, и он по праву
мог быть доволен ими. Но в это же время остальные импрессионисты, не покидая Парижа,
создавали куда более красочные пейзажи. Новые полотна Гогена были встречены
равнодушно и не нашли покупателей. Сильно расстроенный, он вновь обрел убежище у
доброй мадам Глоа-нек в Понт-Авене.
На этот раз он провел здесь девять месяцев. Внешне дни протекали однообразно и
уныло, но, если говорить о творчестве, это была самая важная и насыщенная пора его
жизни. Гогена давно не удовлетворяла программа импрессионистов, ведь она в конечном
счете сводилась к тому, чтобы возможно точнее отображать действительность, пусть даже
увиденную по-новому. Еще меньше привлекали его попытки Сёра превратить живопись в
точную науку. Осмыслить и найти свой путь ему, как ни странно, помог художник Эмиль
Бернар, двадцатилетний юноша с чутким и нервным лицом. Летом 1888 года Эмиль с
матерью и миловидной сестрой Мадлен приехал отдохнуть в Бретань. Он познакомился с
Гогеном два года назад, но только теперь они сблизились настолько, что стали всерьез
толковать друг с другом об искусстве. Выяснилось, что их взгляды поразительно сходятся:
оба считали главной задачей живописи воплощать яркие видения и идеалы, а не
отображать действительность. Вот как сам Гоген излагал их программу: «Не пишите
слишком много с натуры. Искусство есть абстракция. Ищите абстракцию в природе,
предаваясь грезам перед ее лицом, и прежде всего думайте о будущем творении». Тесно
сотрудничая, друзья принялись проводить свои теории в жизнь и создавать новый стиль.
Постепенно пронизанная светом воздушная перспектива импрессионистов исчезла с их
полотен, сменившись напоминающими гобелен декоративными двухмерными
композициями. Очертания фигур и предметов становились все более резкими, краски -
однородными, и наконец их картины являли собой сочетания крупных, четко
разграниченных цветовых пятен. Художники опускали все частности, делая упор на суть,
и назвали свой стиль синтетическим.
Осенью Эмиль вернулся в Париж, и Гоген снова остался один в холодном, дождливом
Понт-Авене. Его мысли опять обратились к тропикам. На этот раз над ним сжалились его
старые друзья, братья Ван Гог: Винсент пригласил Гогена в солнечный Арль, а Тео
выделил ему на содержание 150 франков в месяц и обещал выставить его картины в своей
галерее в Париже. Наговорившись всласть с влюбленным в солнце Винсентом и
понежившись в теплом Провансе, Гоген решился. В начале декабря 1888 года он радостно
пишет Эмилю Бернару, которому военная служба помешала приехать в Арль: «(Тео) Ван
Гог надеется, что сможет продать все мои картины. Если мне в самом деле так
посчастливится, я отправлюсь на Мартинику; убежден, что там я смогу теперь написать
хорошие вещи. А если бы удалось раздобыть солидную сумму, я бы даже купил на острове
дом и устроил мастерскую, где мои друзья могли бы почти даром получать все
необходимое. Я готов согласиться с Винсентом, будущее принадлежит певцам тропиков,
они еще никем не использованы, а этих глупых покупателей картин нужно расшевелить
новыми мотивами»1. Вскоре после этого Гоген заявил, что собирается уехать в мае на
полтора года.
Как известно, лучезарное существование Гогена в Арле оборвалось одним из
наиболее известных в истории искусства эпизодов: в приступе помешательства Винсент
отрезал себе ухо, и его пришлось упрятать в сумасшедший дом. А тут еще покупатель, как
