Нэстак контратакует. Его удары гораздо резче. Мощные, узловатые, как у штангиста, короткие руки чудовищно сильны. Но в них нет нужной выносливости, они скоро устанут. Вряд ли румына хватит на третий раунд.
Табло показывает, что осталось всего пятнадцать секунд.
Боковой румына опять достал Юоцявичуса. Юозас тут же отвечает двойным левой в голову. Два очка против одного. Но Нэстака это не волнует. Взглянув на циферблат часов, он бросается напролом. Он почти не защищается; Юозас успевает нанести еще один прямой левой, но румына это не останавливает: прорвавшись, он обрушивается на противника бурной многоударной серией. Юозас защищается…
Гонг.
Два раунда позади. Юозас в своем углу сидит на маленьком складном табурете и тяжело дышит. Ему здорово досталось. Концовка второго раунда за румыном. Но впереди целых три минуты: вполне достаточно, чтобы выиграть поединок.
А если нет? Если победа достанется Нэстаку?
Восемь золотых медалей уже разыграно. У нас пока одна — в первом среднем весе. Ее в бою с трехкратным чемпионом Югославии Светомиром Беличем добыл волгоградец Валерий Трегубов. Ему же присудили и специальную медаль лучшего финалиста чемпионата. Но она не в счет. Очки начисляются лишь за призовые места. «Золото» — семь очков, «серебро» — пять, «бронза» — три с половиной. У нас пока пятнадцать с половиной очков. Румынская команда успела набрать тридцать семь с половиной: четыре серебряные и пять бронзовых медалей. Если выиграет еще и Нэстак… Впрочем, румын теперь все равно уже не догнать. Борьба идет лишь за второе и третье места. Обидно, но ничего не поделаешь.
Этот чемпионат для советской команды уже десятый. Пять раз мы были первыми. Завоевали тридцать шесть из девяноста одной золотой медали. Трегубов сегодня добавил тридцать седьмую. Четверо — Степашкин, Енгибарян, Лагутин и Попенченко — вошли в так называемую десятку лучших боксеров-любителей всех времен… Вроде бы есть чем гордиться. А может, лучше сказать — было. Да, так, пожалуй, будет вернее. Лидерство мы утратили еще в 1967 году, в Риме. Сначала уступили полякам, спустя два года проиграли румынам. Рим, Бухарест, теперь вот Мадрид — на первом месте опять команда Румынии… Даже если Нэстак проиграет.
«А он проиграет?» — спрашиваю я себя, глядя на румына.
Нэстак сидел, расслабив свои могучие мышцы; вблизи он выглядит еще массивнее. Дыхание, правда, у него тоже сбито; дышит прерывисто, всей грудью, стараясь захватить в легкие побольше воздуха. На майке темные пятна пота, шея и плечи мокрые. И все же, несмотря ни на что, сил у него еще много, хотя выложился он порядком. Наверняка будет опять лезть напролом…
Выдержит ли Юозас? Должен выдержать. Лицо его, и без того худое, еще больше осунулось, щеки ввалились. Но взгляд жесткий, полон решимости. О нокдаунах он, конечно, не забыл, но психологически уже отстранился от них. И все же подбодрить лишний раз не помешает.
— Ну как ринг? Не слишком мягкий? — говорю я. Шутка тут лучше всего: с кем, дескать, не случается.
— Нормальный! — отзывается он, и уголки губ вздрагивают в едва приметной улыбке. Я знаю, что конец старой присказки, хотя и невысказанный вслух, проскользнул в сознании: «Только вот челюсть у противника попалась крепкая».
Что же, челюсть у противника всегда крепче, чем нам хотелось бы. У Нэстака, например, думать так тоже есть все основания. Хотя через несколько секунд он непременно постарается доказать обратное…
Через несколько секунд ударит гонг и начнется последний, третий раунд финальной схватки. Все ли я сделал для того, чтобы Юозас смог выиграть этот бой и стать первой перчаткой Европы? Всему ли я научил его, все ли смог передать из того, чему за долгие годы научился сам…
Меня привела в бокс потребность самоутверждения. Во всяком случае, она явилась исходной точкой этого пути, его эмоциональным толчком и началом.
Каунас тех времен мало напоминал нынешний. Когда мы всей семьей перебрались туда из безлюдной лесной глуши, где отец лесничествовал вплоть до ухода на пенсию, это был хотя и довольно крупный, но в общем тихий провинциальный город. И все же я сразу почувствовал себя здесь чужаком.
Мальчишки с окрестных улиц жили своей жизнью, в которой для меня долго не находилось места. В их шумных, задиристых компаниях действовали какие-то непонятные, подчас загадочные правила и законы, и разобраться в них мне, чужаку и пришельцу, оказалось на первых порах нелегко. Мы с братом были для них деревенщиной, и слово это всякий раз вставало между нами неодолимым барьером; оно, казалось, давало каким-то таинственным образом право относиться к нам пренебрежительно и свысока.
Меня это не устраивало. Одиночество не тяготит, когда не с чем сравнивать, когда нет выбора, когда свыкся с ним как с чем-то естественным и неизбежным. Совсем иное — ощущать одиночество среди людей, чувствовать обидную от них отверженность. Я понимал, что это несправедливо, но знал также, что перемен, которые бы произошли сами собой, ждать не приходится, что рассчитывать можно лишь на самого себя.
Началось, как водится, с потасовок и драк; что поделаешь, если именно с них чаще всего завязывается мальчишеская дружба. Силенкой меня бог не обидел — жизнь в лесу имела в этом смысле свои преимущества; рост тоже был подходящий, а вот опыта, увертливой ловкости и сноровки явно не хватало. А ребята в Шанчяй — фабричной окраине Каунаса, где мы поселились, — были как на подбор: лихие, отчаянные, бывалые. Если и удастся сбить такого с ног, торжествовать рано: тут-то только все и начинается. Уличная драка — тоже искусство; одной голой силой ничего не возьмешь. Пришлось постигать эту науку собственными, что называется, боками. Нельзя сказать, что мне это приносило удовольствие, но научиться постоять за себя, думается, должен каждый. Во всяком случае, счет шишкам и синякам я не вел.
О боксе в ту пору услышать удавалось не часто. Взрослые иногда вспоминали в разговоре об экс-чемпионе мира в тяжелом весе Шаркее, который когда-то носил фамилию Жукаускас и жил в Литве, но с тех пор, как тот стал профессионалом и перебрался в Америку, вести о нем доходили все реже и реже. Я же о ринге долгое время знал лишь понаслышке. И бокс, когда я его наконец увидел, произвел на меня отталкивающее впечатление.
Правил тогда придерживались не очень тщательно, да и сами они не отличались особой строгостью. На ринге почти каждая схватка переходила в откровенный обмен ударов; боксеры быстро выдыхались, сопели, потели, пачкали друг друга кровью, льющейся из рассеченных бровей и расквашенных носов… Словом, зрелище это доставило мне больше разочарований, чем удовольствия. Бокс в моем воображении представлялся чем-то совсем другим. Чем — я и сам толком бы не смог сказать. Но только не примитивным торжеством грубой силы.
