Позже Шамиль разыскал в книгах историю Пророка Самуила и остался доволен, что его назвали именем столь замечательного человека. История ветхозаветного Самуила — судьи народа Израильского — удивительным образом переплелась с жизнью Шамиля, будто дух его воплотился в горском мальчике.
Так же, как Самуил, которого бесплодная до того Анна «испросила у Бога», обещав посвятить мальчика служению Господу, Шамиль обрел второе рождение и посвятил себя служению Всевышнему.
«Отрок же Самуил более и более приходил в возраст и в благоволение у Господа и у людей»,— сказано в Библии (I Цар. II, 26). И народ уповал на Самуила, как на очистителя веры и залог спасения народа. Именно так воспринимали миссию Шамиля и свидетели его деяний. В удивительном соответствии с библейскими преданиями Шамиль принял на себя тяжкое бремя очищения веры, изгнания нечестивцев и приуготовления народа своего к искреннему служению Всевышнему. Причины обрушившихся на горцев бедствий Шамиль видел во вражде и смутах, раздиравших Дагестан. И Шамиль привнес в этот хаос закон и единение, судил народ свой и с Божьей помощью побеждал сильных противников. Как и Самуилу, ему не удалось окончательно вытравить язычество и направить народ по стезям праведным. Но главное он все же совершил — объединил племена Дагестана в единый народ и тем изменил историю Кавказа.
Теперь имя Шамиль — одно из самых любимых у горцев.
В горах много свободы, но мало земли. Поэтому обыденная жизнь здесь соткана из бесконечной борьбы за существование.
Реки прорезают в гранитных горах бездонные каньоны, орлы охотятся за змеями, цветы пробиваются из-под снега, а дороги такие узкие, что двоим не разойтись. Здесь, чтобы построить дом, надо разрушить скалу. Небо так низко над горами, что звезды кажутся россыпью крупных алмазов, а огненные росчерки метеоритов зовут поискать посланца небес за соседней горой. Ослепительные молнии и сокрушительный град, горные обвалы и снежные лавины…
Энергия и фатализм, страсть и упорство составляют основу природного характера горца. Даже одежда горцев схожа с их миром — бурки лесов и белизна папах, как на снежных вершинах Кавказа.
Дух вооруженной демократии, издревле вошедший в кровь и плоть горцев, не допускает и тени зависимости.
Здесь все обнажено, как в античной драме. Здесь аулы — амфитеатры, где каждый открыт перед людьми, небом и Всевышним. Здесь скажешь слово — и эхом отзовется вечность. И потому доброе слово здесь дороже золота, а злое — опаснее пули.
М. Лермонтов писал о Кавказе:
…Там за добро — добро, и кровь — за кровь,
И ненависть безмерна, как любовь.
Горцев считают прирожденными воинами, но сами они не менее воинских доблестей ценят знания, ум и красоту.
В Дагестане издревле неграмотность считалась позором, а книга — высшей ценностью. Образование было общедоступным, а по количеству школ на душу населения горцы превосходили самые просвещенные державы.
Богатые библиотеки украшали скромные сакли горцев, а дагестанские ученые высоко ценились во всем мусульманском мире. Устар Магомед Хаджи Ободияв (из аула Обода) даже был избран имамом Мекки.
Горцы изучали не только богословие или теологию, но и философию, алгебру, геометрию, логику, стихосложение, составляли медицинские атласы, энциклопедии растений и минералов.
И теперь еще в горах можно увидеть древнейшие на планете наскальные солнечные календари и небесные карты. Бережно сохранялись традиции гостеприимства и куначества, почитания старших и уважения к женщине, независимости и патриотизма.
Пришелец мог найти кров и защиту в любом доме.
Женщина могла остановить самую горячую схватку, всего лишь бросив между противниками свой платок. «Хорошо живет тот, у кого жена хорошая,— говорят в горах,— а у кого плохая — плохо».
Денгав, чуть было не лишившийся единственного сына, старался оберегать Шамиля от тяжелой работы. Обычные обязанности горских мальчишек он переложил на дочь и позволял Шамилю лишь раздувать меха в кузнице или погонять ослов, когда в садах собирали урожай.
Из винограда Денгав, как и многие гимринцы, делал вино. Когда Шамиль подрос и достаточно окреп, Денгав поручил ему давить виноград в деревянных чанах, но Шамиль упорно отказывался, соглашаясь делать любую другую работу, даже самую трудную. Виноделие было весьма прибыльным занятием, так как неподалеку, в Темир-Хан-Шуре, стоял царский гарнизон и хмельные напитки пользовались большим спросом. Со временем Денгав и вовсе забыл свое кузнечное ремесло, зато начал делать еще и араку — виноградную водку. Вскоре и сам он пристрастился к своим веселящим душу произведениям, забросив хозяйство и воспитание детей.
Торговля вынуждала его надолго покидать аул. И Денгав решил отдать сына в медресе при мечети. Он надеялся сделать из него муллу, в полной уверенности, что дело это нетрудное и в будущем весьма выгодное.
Однако смиренного ученика-муталима из Шамиля не получилось. Когда на его старшего друга Магомеда напало сразу несколько парней, маленький еще Шамиль бросился на помощь и дрался так отчаянно, что гимринцы прозвали его львенком.
Гордый мальчишка решил закалить себя, как отец закалял клинки. По ночам, после долгих занятий или переписки очередной богословской рукописи, он пробирался в кузницу и до изнеможения упражнялся с тяжелым отцовским молотом. Разгорячившись, нырял в холодную реку. Переплыв стремительный поток, взбегал на вершину ближайшей горы, сталкивал с нее камень и бросался следом, стараясь догнать и остановить его.
Втайне от всех он уходил в сады, бился кинжалом с воображаемым противником, сбивал стрелами груши с верхушек деревьев и мечтал сразиться с мифическим огнедышащим драконом Аждахой.
Когда выпадал черед пасти сельское стадо, Шамиль гнал его на дальние луга. Там он брал на плечи ягненка и часами носил его, испытывая свои силы. И так продолжалось день за днем, до тех пор пока ягненок не превращался в большого барана.
В горах рассказывают много преданий о необыкновенной юности Шамиля. По одному из них, однажды он вернулся в село в разодранной окровавленной одежде, погоняя отару и неся на плечах убитого волка. Гимринцы не верили, что мальчишка смог убить свирепого хищника. Пошли посмотреть на место схватки. Там лежала еще пара убитых волков.
Матери, опасавшейся за его здоровье, он упрямо твердил: «Аллах дал мне это тело не для того, чтобы я жалел его сегодня, а затем, чтобы оно спасло меня завтра». Он будто предчувствовал, что ему предстоят испытания, каких еще никто не переносил.
