— Пойдем знаешь куда? — Через мост к лесу, — сказал он. — Очень люблю эту дорогу. Одевайся, пока не передумал.
К зиме им выдали одежные деньги: Фиолетову — 8 рублей 69 копеек, Ольге — 7 рублей 53 копейки. И они купили в лавке купца Синельникова по паре ботинок, а на зимней афанасьевской ярмарке — по подержанному овчинному полушубку.
К вечеру стало подмораживать и затихла капель с крыш, только блестели, переливались на закатном солнце синими огнями длинные сосульки. Под ногами хрустел ледок, был чист и прозрачен воздух.
— Как тут хорошо дышится, не то что в Баку, — сказала Ольга.
— А ты знаешь, Леля, я очень соскучился по Баку.
— Не по Баку ты соскучился, Ванечка, а по работе, по забастовкам своим, по митингам, по дискуссиям…
— А ведь угадала. — Он весело рассмеялся. — Там — жизнь, движение. А здесь — тишина, покой…
— Ничего, ты их скоро нарушишь, чует мое сердце.
— Не ты, а мы, — поправил ее Фиолетов.
Дома скоро кончились, и они пошли по укатанной до зеркального блеска, уже пожелтевшей от конского навоза дороге, которая вела к деревне Богословский Погост. Шли медленно, и их нагнал мужичок, очевидно спешивший в ту же деревеньку.
— Здравия желаю, молодые люди, — сказал он. — Гуляем?
— Гуляем, — ответил Фиолетов.
— Это хорошо… Урожай сего лета ладный будет, — объявил мужичок.
— Откуда знаешь, папаша?
— А ты, мил человек, глянь-ка на дорогу, что по речке идет. Видишь, дорога-то поднимается, а края-то низкие, дорога-то куда как выше снегу стала.
— Ну и что, что выше?
— А то, что примета есть: ежели весной, об эту пору, дорога бывает нижен снегу, тогда по весне мы на охоту в лес уходим и не сеем. А нонешний год высеем поля.
— А часто дорога бывает ниже снегу?
— Ой, часто, мил человек, почитай, каждый третий год…
«Да, несладко живется тут крестьянам, — подумал Фиолетов. — Каждый третий год неурожай». Мысль перекинулась на Туголуково. Казалось бы, пора забыть, столько лет минуло, ан нет, глядишь, и выхватит лучик памяти из темноты какую-нибудь картинку детства… Что там сейчас, в Туголукове? Тоже недороды, нищета, от которой уехали мать с отчимом, надеясь на лучшее, а что нашли? И так повсюду на Руси. Недавно газеты писали о голоде где-то в Заволжье. А почему голод? Или мало земли в России, или так уж плоха она? Поди попробуй втолковать вот такому мужичку, что не от бога недород и не от бога голод… А втолковывать надо, иначе все так и останется до второго пришествия — голод, рабская покорность судьбе…
Собрание, которому предстояло решить вопрос о праздничной маевке, назначено было на шесть часов вечера. Место встречи выбрали около водяной мельницы на речке Кишере. Вечер выдался погожий, тихий, теплый. Снег остался лежать только в лощинах. Речка разлилась, затопив низкий берег полой водой.
Сперва Фиолетова провожала Ольга, потом он пошел один. Чтобы не привлекать внимание полиции, решили, что около мельницы соберутся только уполномоченные от участков.
Фиолетов шел, напевая веселую песню и помахивая вырезанной по дороге тальниковой палочкой. В детстве, в Туголукове, он любил в эту весеннюю пору мастерить из вербы свистульки, хотел было сделать и сейчас, но решил, что свистеть в дуду несолидно, да и не стоит оглашать воздух свистом, когда идешь на тайную сходку.
Собирались по одному… Вот показался Зевин и помахал ему рукой. Пришел подтянутый, щеголеватый Подбольский. Секретарь колонии — добродушный толстяк Тронов. Павел Антонович Платонов, увидя Фиолетова, издали дружески кивнул ему. Несколько человек Фиолетов не знал; их выбрали недавно, одновременно с ним.
Подмытая недавним паводком могучая сосна лежала вдоль берега, на нее все уселись. Пахло смолой. В подступавшей к берегу березовой роще горланили устраивавшиеся на ночь грачи. Замшелая мельница отражалась в воде.
Было спокойно, тихо, и ничто не напоминало Фиолетову сходку где-нибудь на горе Степана Разина или возле мусульманского заброшенного кладбища, когда каждую минуту надо было ждать казаков, налетавших со стремительностью бакинского норда.
Колонистский староста Платонов встречал Первое мая б Яренске уже в четвертый раз и вспомнил, как отмечался этот праздник и в 1906, и в 1907, и в 1908-м годах. Устраивали демонстрацию на Торговой площади, с красным флагом, с «Марсельезой», а заканчивали митингом на городском кладбище, у могил политических ссыльных. Стояли, обнажив головы, и вспоминали тех, знакомых и незнакомых, кто так и не дождался того светлого дня, за который отдал жизнь. Полиция не решалась вмешиваться, чинно шла рядом с процессией, и можно было подумать, что полицейские скорее охраняют демонстрантов, чем препятствуют им. По дороге к ссыльным присоединялись местные жители, сначала робко, по одному, а потом, увидев в рядах своих, группами, все смелее… Доктор Волк, учительницы Титовы, сестры Писаревы… Было странно видеть в первомайской колонне бородатого отца Иосифа, который вместо молитв пел своим могучим басом революционные песни. Со страхом и любопытством смотрели на него из окон богобоязненные и трусливые купчики, крестились и охали, не зная, что и подумать про своего пастыря.
Что-то будет теперь? Как пройдет майский праздник 1909 года, когда не то что демонстрация — безобидное чаепитие впятером карается тюрьмой?
— Товарищи, надо бы охрану выставить, — спохватился Фиолетов. Он все еще помнил печальные уроки Баку.
— А стоит ли? — возразил Платонов. — Тайна нашего собрания соблюдена… Впрочем, если вы считаете нужным…
— Понял вас… Я покараулю, — ответил Фиолетов. Он пошел в березовый, росший на бугре лес, откуда открывался вид на дорогу в город, по пути срезал вербовую ветку и быстро смастерил свнстульку.
— Свистну, если что! — крикнул он сверху.
Он сел на пенек и подумал, что хорошо бы прийти сюда и набрать кувшин березового сока, да еще заквасить его, как делала мать в Туголукове. В Балаханах березы не растут, там вообще ничего не растет, одни нефтяные вышки.
Задумавшись, он чуть было не проглядел, как на дороге вдруг показались мчащиеся во весь опор конные полицейские с бородатым исправником на первом коне.
Фиолетов выскочил из своего укрытия и пронзительно засвистел в дудку.
— Полиция! — крикнул он.
Бежать к своим было бессмысленно, он скрылся за деревьями и едва забрался в чащу, как к берегу прискакали всадники и окружили собравшихся. Через несколько минут Фиолетов осторожно вышел из укрытия и увидел, как их повели по дороге в Яренск. Исправник размахивал плеткой и что-то кричал, обращаясь то к Платонову, то к Зевину… Фиолетов дождался, когда арестованные скрылись нз виду, и побрел домой, запоздало ругая себя за то, что не смог вовремя предупредить товарищей.
«Вот тебе и „тайна нашего собрания соблюдена“», — думал он. Откуда же узнали полицейские и час и место где должны были собраться ссыльные? О предательстве думать не хотелось, но именно эта мысль не покидала ею. «Не господь же бог надоумил уездного исправника прискакать к заброшенной мельнице». Он стал перебирать в памяти всех, кто участвовал в сходке, и сразу же отмел подозрения от Платонова, Тронова, Зевина, Подбельского… Оставались те несколько неизвестных ему уполномоченных от районов. Почему-то в глазах стоял смуглый, с гладко зачесанными черными волосами молодой человек, не в меру говорливый и снабжавший каждую свою фразу энергичными жестами…
Ольга уже все знала и конечно же страшно волновалась за мужа, хотя хозяин Иван Иванович, который случайно видел, как вели арестованных, сказал, что Фиолетова среди них нет.
— В тюрьму их отправили, Ванечка, — сказала Ольга.
— Вот тебе и Первое мая. — Фиолетов невесело усмехнулся. — Однако все равно, да что там все равно, тем более надо готовиться. Даже если их не выпустят.
Их выпустили на второй день. До двадцать второго апреля, дня, когда решено было отметить Первое мая, оставалась ровно неделя.
Фиолетов сразу же пошел к Платонову.
— Рад вас снова видеть в этом доме, Павел Антонович… Выпустили-таки? — Широко улыбаясь, он протянул ему руку.
— Побоялись, что вы поднимете всенародную бучу.
— И поднял бы!.. Уже сагитировал народ устроить перед тюрьмой манифестацию.
— А может быть, и вообще напасть на тюрьму? — Платонов улыбнулся. Ему все больше нравился этот решительный парень.
— А что вы думаете! Придет время — и на тюрьмы нападем!
— Правильно, Иван Тимофеевич. Только с таким боевым настроением и должен жить наш брат большевик… Ну, что у вас нового? Рассказывайте.
— Нового мало, Павел Антонович. Написали листовку к Первому мая. Вот теперь с Ольгой сидим все вечера и переписываем. Пишущей машинки нет, гектографа нет…
