— А вы умеете пользоваться гектографом? — Платонов оживился.
— Умею… Собственно, из-за гектографа в грозненскую тюрьму угодил.
— Вот как… Гектограф есть, Иван Тимофеевич. И будет просто чудесно, если вы используете его по назначению.
— Что ж, на квартире у нас пока спокойно, можно и у нас. — Он помолчал. — Вам, Павел Антонович, не кажется странным, что полиция приехала туда на берег очень вовремя?
— Кажется, Иван Тимофеевич. И наводит на грустные размышления.
— Но кто? Вас всех в одно и то же время посадили и всех одновременно выпустили — так?
— Так. Но это еще ни о чем не говорит.
— Знаю… С вами был такой говорливый товарищ, все время руками махал. Кто это?
— Самуил Каневский. Член РСДРП. Сослан на три года…
— Что-то я его раньше не встречал.
— Он лежал в больнице несколько месяцев.
Первое мая в Яренске все же отметили. Фиолетов с Ольгой отпечатали листовки. Этим занимались средь бела дня, полагая, что налета полиции всего вернее ждать ночью. Налета не было. Правда, проверявший их ежедневно полицейский Федоров зашел как-то не в обычное время, но все опасное уже лежало в подполье у хозяина.
Фиолетов раздал листовки надежным товарищам, а часть оставил себе.
— Ну, Леля, вспомним Баку?
— Вспомним, Ванечка, — ответила она радостно.
Все было почти так, как в первый год их знакомства. Плоская фляжка с клейстером лежала в одном кармане, листовки — в другом. Работали порознь, но так, чтобы видеть друг друга. Условились, если встретится полицейский, говорить, что идут за доктором.
Когда они вышли, еще только начало светать и сонно перекликались первые петухи. Фиолетов оглядывался, намазывал клеем листовку и быстро, с размаху пришлепывал к стене или двери. Потом искал глазами Ольгу — все ли у нее в порядке? — находил и шел дальше, радуясь, что делает доброе дело.
Утром Фиолетов прошелся по улицам и вернулся домой веселый. Если бы видела Леля, с каким остервенением срывал исправник их листок с двери своей конторы!
…А в следующее воскресенье они устроили небольшую вылазку в лес. Компания уже установилась: Фиолетов с женой, Платонов, Зевин, Подбельский. Из местных были доктор Волк и сестры Писаревы, все трое, как на подбор, молоденькие, хорошенькие, в модных кофточках, выписанных из Петербурга. Ольга сначала стеснялась своего простенького, со стоячим воротничком платья, но оказалось, что как раз на него женщины и обратили внимание, а когда узнали, что Ольга шила его сама, взяли с нее обещание сшить им по такому же.
Как было хорошо в тот день в лесу! Теплое солнце пробивалось через молодую листву берез, лениво шевелились на земле их дырявые тени, и заливались, щелкали, рассыпали трели неумолчные соловьи в кустарнике на берегу речки. Цвела и сладко, пряно пахла лесная черемуха, горчил чебрец, источали смоляной запах новые, нежно-зеленые иголки на лиственницах…
Подбельский захватил с собой фотографический аппарат, треногу и, накрывшись черным платком, снимал всех.
В июне истекал срок ссылки Платонова, и по этому поводу две недели подряд опрашивали ссыльных, кого бы они хотели видеть на месте Павла Антоновича. Наконец опрос был окончен, и комиссия сделала свой выбор.
Погожим июньским утром домой к Фиолетову нежданно зашел Платонов. Вид у него был торжественный.
— Извините, Иван Тимофеевич, что нарушаю ваш порядок. Вы, как обычно, в это время занимаетесь науками, но… — он протянул Фиолетову руку, — по мне хотелось первым поздравить вас с избранием на пост председателя совета Яренской колонии политических ссыльных.
Фиолетов опешил.
— Павел Антонович, но… но…
— Что «но»? Что «но», Иван Тимофеевич? Все правильно!
Платонов вскоре уехал из Яренска, оставив на память свою фотографию с шутливой надписью: «На добрую память Ольге Ивановне от человека, который пил у нее чай — 1 раз».
…Новая должность прибавила Фиолетову множество новых забот. Теперь не было дня, чтобы к нему на квартиру не приходил кто-нибудь из ссыльных решить неотложный вопрос — о жилье, о материальной помощи, о том, когда придет его очередь на запрещенную книгу, которую тайно привезли с воли.
Ленинская работа «Материализм и эмпириокритицизм» попала в Яренск месяца через полтора после того, как книга увидела свет. Привез ее из Великого Устюга Самуил Каневский, который уезжал туда лечить зубы.
Он пришел к Фиолетову поздно вечером, поинтересовался, нет ли кого постороннего в доме, поправил задернутые занавески на окнах и лишь после этого вынул из-за пояса книгу.
— Иван Тимофеевич, — сказал он торжественно. — Это вам как председателю совета нашей колонии от политических ссыльных Великого Устюга.
Фиолетов раскрыл книгу и на титульном листе увидел фамилию автора.
— Вот это да! Вот это подарок! — воскликнул он радостно. — Но почему именно мне? Это же для всех. Для народа. Для кружков. Да, да, для кружков. Мы сразу же начнем изучение этой работы. — Он взглянул на Каневского. — И попросим вас руководить кружком.
— Нет, нет, увольте. Я неподготовлен. У нас есть образованные товарищи… Подбельский, Зевин, вы…
Фиолетов махнул рукой.
— Ну какой я подготовленный… с одноклассной-то школой. Мне самому учиться надо, а не других учить. А кружок, вернее, кружки мы организуем…
— В таком случае я записываюсь первым, — сказал Каневский.
Гость ушел, и Фиолетов набросал план работы колонии.
«Социал-демократическая фракция ставит своею задачей, — писал он, — распространение социал-демократических идей в городе и уезде среди ссыльных и коренного населения. С этой целью организовать три кружка по пять-шесть человек в каждом для изучения работы тов. В. И. Ленина „Материализм и эмпириокритицизм“… Провести собрание уполномоченных… Начать издание гектографированного журнала колонии».
Издавать журнал предложил Подбельский.
— Понимаешь, Иван Тимофеевич, нам надо иметь свой печатный орган, — горячо говорил он Фиолетову. — Боишься, что некому будет писать? Не беспокойся. Обратимся с письмами к товарищам из других городов вологодской ссылки. Организуем широкий обмен мнениями, и это даст нам возможность освещать вопросы, которыми так богата современная ссылка. Будем клеймить позором тех подонков ссылки, которые, именуя себя «политическими», творят насилия, воровство, предательство… Гектограф в порядке?
— В порядке, Вадим Папиевич, — ответил Фиолетов. Недели через две Каневский привез из Вологды, куда ездил к доктору, несколько нелегальных книг штутгартского издания из «Фонда Вольной русской прессы».
— Только, пожалуйста, Иван Тимофеевич, у себя эту литературу не держите, — предупредил он.
— Что вы. Все это мы сразу распространим по кружкам, — ответил Фиолетов.
Книги раздали по квартирам кружковцев. Это было семнадцатого июня. А восемнадцатого домой к Тумаркиной, тихой женщине из Одессы, сосланной на два года за принадлежность к РСДРП, нагрянула полиция и нашла спокойно лежавшую на столе книгу Ленина «Что делать?». Тумаркииу арестовали и отправили в тюрьму на четыре месяца. С обыском пришли и к Подбельскому, но брошюру «Ипполит Мышкин и Архангельский кружок» он успел передать хозяйской дочке, и та все время, пока длился обыск, продержала ее под кофточкой.
И снова тревожные мысли лезли в голову Фиолетова. Откуда полиция узнала, у кого хранится запрещенная литература? Каневский? Но Фиолетов при нем не говорил, кому именно он собирается передать книги. Да и зачем было Каневскому, рискуя собой, везти пачку этого взрывоопасного груза в Яренск?
…Подбельский нравился Фиолетову все больше. Энергичен сверх всякой меры. Ему оказалось мало руководства кружком, докладов о современном положении социал-демократического движения в России. А ведь к ним надо готовиться не только по «Вологодским губернским ведомостям» или суворинскому «Новому времени», надо черпать материалы из нелегальной литературы, из собственных наблюдений, из бесед с другими ссыльными. А чего стоит сбор материалов для первого номера журнала колонии. Все это легло на плечи человека, недавно перенесшего сыпной тиф в одной из пересыльных тюрем.
И в довершение ко всему — энергичная помощь ссыльным, которым необходимо бежать.
Короткое северное лето было самым удобным временем для устройства побегов. Каждый номер «Вологодских губернских ведомостей» пестрел стандартными заметками, объединенными одним заголовком: «Розыск». Были месяцы, когда треть, половина, чуть ли не две трети всех ссыльных губернии находились в бегах.
— Послушай, Иван Тимофеевич. Что будем делать с Гольдбергом? Он здесь умрет. Умрет, и все. Я только что виделся с ним и нашел его в ужасном состоянии. Ему нужен покой, лечение, а здесь что? Нет, нет, ему надо немедленно бежать из Яренска, и не куда-нибудь, а во Францию. Я дам адрес чудесного врача…
