Этим отчасти можно объяснить неоднозначную реакцию на попытку Бека объяснить своим сослуживцам всю рискованность вторжения в Чехословакию на военной конференции в июне 1938 года. Эдгар Рерихт, тогда еще подполковник, впоследствии писал, что у него создавалось впечатление, будто Бек „выступает против войны в своем собственном штабе“. Он также упоминает о том, что, когда его сподвижники собрались в отеле „Hotel Esplanade“ в Берлине обсудить услышанное, майор Рудольф Шмундт заявил, что Бек явно не понимает „динамизма нового режима“, и если бы кому пришло в голову следовать его советам, „тот с большой вероятностью до сих пор оставался бы осмеянным просителем, заседающим за женевским столом переговоров“. Ганс Ешоннек, тридцатилетний офицер люфтваффе, добавил, что Бек не верит в мощь новой немецкой авиации: „Шлиффен [разработчик немецкого плана военной кампании Первой мировой войны] [также] на двадцать лет отстал от технологического прогресса — за что мы и поплатились в битве на Марне. Для Бека наши эскадрильи — как пятое колесо в телеге. Что ж, кого-то ждет большой сюрприз!“‹16›
Хотя некоторые из присутствующих в тот день офицеров и понимали позицию Бека, всем было ясно, что взгляды генерала все более отодвигают его на периферию власти. Один из подполковников, близких к Фричу, отметил, что события последних нескольких недель „открыли ему глаза“ на то, что ключевые фигуры немецкой армии были вовсе не „сплоченным кругом единомышленников“, а просто кучкой „чиновников“, замену которым можно подобрать без труда — и, по-видимому, для Бека она „уже найдена“. Однако подобные разговоры мало привлекали честолюбивых офицеров вроде подполковника Рерихта, майора Шмундта или подполковника Ешоннека, и, что немаловажно, все они впоследствии заняли высокие посты. К 1945 году Рерихт уже был генералом пехоты, командуя 17-й армией на Восточном фронте, а за год до этого, 20 июля 1944 года, Шмундт — к тому времени также генерал пехоты и глава кадрового управления сухопутных войск — был убит бомбой, которая предназначалась самому Гитлеру. Ешоннек также погиб в ставке фюрера Вольфшанце, но еще в 1943-м, когда был начальником Генерального штаба люфтваффе и совершил самоубийство, т. к. считал, что своими действиями подвел фюрера.
Бек тем временем все еще был полон решимости убедить своих коллег не следовать плану „агрессии“, который, по его убеждению, должен был привести Германию в пропасть. И здесь представляется возможность еще раз убедиться, какую роль в истории играет харизма — именно благодаря ей Гитлеру удалось нейтрализовать Бека летом 1938, убедив остальных генералов последовать за собой, зачастую вопреки их логичным возражениям — иначе невозможно понять, как Германия могла вступить на столь губительный путь.
Последнее — и самое прямолинейное из всех — послание, едва ли не открыто призывающее к государственному перевороту, Бек передал Браухичу 16 июля. „Я считаю своим долгом обратиться сегодня к Верховному главнокомандующему силами вермахта [т. е. Гитлеру] со срочной просьбой немедленно прекратить все приготовления к войне, санкционированные им“‹17›. Вскоре после этого, встретившись с Браухичем, он сказал, что Верховному военному командованию следует коллективно подать в отставку, если Гитлер не изменит своих планов. Несколькими днями позже, проконсультировавшись с разделявшими эту позицию коллегами, Бек заявил Браухичу, что им предстоит ни много ни мало изменить саму природу нацистского режима. Бек все еще продолжал видеть проблему не в самом Гитлере, а скорее в тлетворном влиянии гестапо и СС. Бек писал: „Возможно, в последний раз нам предоставляется шанс освободить немецкий народ, как и самого фюрера, от кошмара тайной полиции… Нет и не может быть никаких сомнений в том, что эта битва — битва за фюрера“‹18›. Он не только утверждал, что любые антивоенные действия должны предприниматься от имени Гитлера, но даже предложил в качестве лозунга для своего плана фразу: „За фюрера — против войны“.
Бек не мог не понимать, что попытка получить прямое согласие командующего сухопутными войсками на открытый заговор против главы государства была бы по меньшей мере рискованной; поэтому вопреки фактам он предпочитал утверждать, что всем происходящим управлял не сам Гитлер, а партийные органы вроде СС и гестапо, под чье чрезмерное влияние тот попал. Бек разделял мнение Гитлера по поводу устранения Чехословакии как барьера для последующей экспансии Германии — не согласен он был лишь со временем, когда это следовало делать; кроме того, он глубоко почитал старую имперскую правительственную систему и хотел бы иметь главу государства, который уважает советы военных. „Почему Гитлер не может быть хоть немного похожим на кайзера?“ — этим вопросом Бек несомненно задавался в глубине души — и не раз. Скорее всего, Бек предпочел бы свести полномочия Гитлера к минимуму — до номинальных, как это случилось с кайзером во время Первой мировой войны.
Но Бек никак не мог вполне уяснить, что Гитлер — это не обычный политик, которого можно сместить с помощью тщательно аргументированной докладной. Как сказал профессор Адам Туз‹19›: „Он не государственный чиновник в обычном смысле этого слова, трезво просчитывающий ситуацию и всегда исходящий из того, что шансы на успех достаточно велики. Для этого человека политика — это драма, и не обязательно со счастливым исходом. И он готов идти на неизбежные, по его мнению, риски, даже если эти риски неоправданно высоки“.
Точный ответ Браухича на мольбы Бека неизвестен, однако он явно не поддержал идею угрозы коллективной отставки. Однако на конференции старшего офицерства 4 августа Браухич интересовался мнением коллег по поводу предложенного плана вторжения в Чехословакию. Многие поддерживали Бека и говорили о практических проблемах, к которым приведут подобные действия — в основном имелась в виду вероятность вовлечения в военный конфликт Великобритании и Франции. Браухич завершил конференцию, открыто заявив, что следование военному плану Гитлера приведет к гибели Германии‹20›. Это был переломный момент в истории Третьего рейха. Если бы генералы проявили принципиальность и объединились в своем отказе выполнять планы Гитлера, возможно, это предотвратило бы кризис нацистской Германии. Однако они не объединились. Вместо этого генерал Вальтер фон Рейхенау отправился к Гитлеру и сообщил ему обо всем, что происходило на собрании. Рейхенау был одним из немногих высокопоставленных представителей генералитета, кто искренне верил в своего фюрера. Служа с генералом Вернером фон Бломбергом в Восточной Пруссии, он познакомился с Гитлером в 1932 году и с тех пор считал, что тот явится настоящим спасителем Германии. Так что неудивительно, что именно Рейхенау доложил Гитлеру обо всем, что творилось на собрании 4 августа.
Реакция Гитлера была предсказуема: он был вне себя от ярости, немедленно вызвал Браухича на разговор в Берхтесгаден, где больше часа кричал на главу немецкой армии. Затем 10 августа он собрал на совещание всех генералов, присутствовавших на собрании за неделю до того. И не для того, чтобы обсудить свое предложение с военными экспертами, а — что характерно — чтобы отчитать их и лишний раз повторить, что он — прав. Когда один из генералов осмелился поставить под сомнение безопасность Западного вала — системы немецких военных укреплений со стороны Франции, — Гитлер закричал, что он ошибается. Во время еще одной своей речи пять дней спустя, после военных сборов в Йютерборге, Гитлер критиковал тех — подразумевая Бека, — кто позволил себе расслабиться, и подчеркнул, что решение о вторжении в Чехословакию было в первую очередь политическим, а не военным.
Это уверенное выступление Гитлера перед генералами стало очередной демонстрацией давно известной составляющей его лидерства — непоколебимой уверенности в своей правоте. И так как совсем недавно Гитлер оказался прав при аналогичных обстоятельствах — когда Бек и другие предупреждали, что вступление в Австрию может закончиться войной, — Гитлер недвусмысленно давал понять, что и этим их опасениям не стоит придавать большого значения. Таким образом, несмотря на все логичные аргументы и тревогу генералов за последствия вторжения в Чехословакию, многие из них готовы были поддержать Гитлера. Эта политика наименьшего сопротивления была кратко изложена генерал-лейтенантом Эрихом фон Манштейном‹21›, который посоветовал Беку предоставить политику Гитлеру, а самому заняться разработкой практических рекомендаций — как разбить чехов на поле боя.
Однако успех этой речи Гитлера объяснялся не только настойчивостью, с которой он требовал, чтобы генералы следовали его указам. Здесь было нечто большее: он предлагал им нечто особенное — шанс проявить себя, доказать свой героизм, добиться военного успеха, который впишет их имена золотыми буквами в историю Германии. Конечно, это решение предполагало огромный риск, однако Гитлер ясно дал понять, что берет ответственность за вторжение в Чехословакию целиком на себя. Это был классический пример того, что доктор Фриц Редл[3] называл „магией снятия вины через акт инициации“‹22› — это ситуация, когда лидер, если он достаточно харизматичен, берет на себя все риски и потенциальную вину за любое развитие событий, которые он инициирует, в результате чего его последователи испытывают колоссальное чувство свободы.
