Послушав совета боцзюэ Ли, великий князь Гун поддержал примирительное решение, которое должно было устроить французов, и одновременно не обозлить еще больше ненавидящую иностранцев часть китайцев. Двадцать «уголовников» приговорили к смерти, а еще двадцать пять сослали на границу империи. У многих мужчин не было даже настоящего имени, то есть судьба им выпала совсем никудышная. Они просто отзывались на клички Лю Второй Сын, Дэн Старший и т. д.; человека, стоявшего первым в списке на казнь, звали Хромой Фэн. В день казни чиновники наравне с зеваками чествовали этих людей как героев, которым достался такой единственный в жизни момент славы. Двух местных чиновников, замешанных в массовых беспорядках, наказали, но всего лишь за халатность («за недостаточное рвение в подавлении черни») и приговорили к ссылке на северную границу. Эта ссылка оказалась совсем недолгой, так как, предупредил хоуцзюэ Цзэн, «вся империя наблюдает за их судьбой». А вот полководца Чэня вообще признали «полностью невиновным». В судебной переписке о нем говорилось самым умеренным тоном, чтобы его не рассердить.
Жертвам выплатили возмещение ущерба, а настоятелям церквей дали денег на ремонт. Чиновника Чунхоу, попытавшегося защитить европейцев и приказавшего расцепить понтонный мост, отправили во Францию, где он объявил о том, что в Пекине осуждают тяньцзиньские беспорядки, а также выразил желание китайского руководства «к примирению и дружбе». Цели этой поездки тогда (да и сейчас) истолковали так, будто Цыси отправила Чунхоу на унижение. Но на самом деле все было иначе. Великий князь Цюнь яростно осудил данное предприятие.
Французы согласились с предложенным китайцами решением. Они как раз вели войну в Европе с Пруссией и были не в силах одновременно открыть на Востоке еще одну военную кампанию. Правителям Китайской империи едва удалось избежать вооруженного столкновения.
Великий князь Цюнь нисколько не раскаивался в обострении отношений с Западом, которое он сам вызвал, и, раздраженный его мирным разрешением, посетовал на «боли в сердце» и якобы слег. Из постели он направил Цыси три пространных письма с язвительной критикой вдовствующей императрицы за то, что она не стала поощрять участников тяньцзиньских беспорядков и призывать народ всего Китая следовать их примеру. Он хотел тем самым сказать ей, что она подвела своего скончавшегося мужа. Ответ Цыси составила общими фразами, чтобы не вступать с ним в спор по ключевым пунктам. Великий князь Цюнь не дал ей просто так соскочить с крючка: он тут же выстрелил четвертым письмом, в котором повторил свои обвинения и заявил, будто из-за нее «иностранцы еще больше распоясались». Он обратил внимание на ее уклончивость: «В известном указе опущено все то, о чем я говорил. В нем не нашлось места для описания того, чем занимаются заморские варвары. Это чрезвычайно пугает и настораживает». Цыси пришлось заняться этим делом, но она настояла на том, что изгнание европейцев «на повестке дня не стоит» и китайцам по-прежнему следует стремиться к «мирному сосуществованию с народами зарубежных стран». Благодаря поддержке великого князя Гуна и ключевых сановников масштаба боцзюэ Ли у нее получилось не обращать внимания на домогательства великого князя Цюня.
Неутихающая злоба по-прежнему мучила неугомонного великого князя. В начале следующего 1871 года он составил новое послание вдовствующей императрице, в котором снова жаловался по поводу все того же: что Цыси не стремится к мести Западу. Перестав упоминать ее имя в своих разносах, он сделал козлами отпущения великого князя Гуна с соратниками, которых обвинял в «раболепстве перед заморскими варварами». Два брата по отцу не разговаривали друг с другом, зато Цыси потворствовала великому князю Цюню.
Понятно, что этот великий князь вполне мог спровоцировать новые массовые беспорядки наподобие тяньцзиньских, из-за которых империи грозило втягивание в войну с катастрофическими последствиями. При этом Цыси еще не располагала властью, чтобы порицать его. Его позиция ненависти к иностранцам пользовалась такой широкой поддержкой у чиновников и населения, что бороться с ним по этому вопросу для Цыси выглядело делом самоубийственным. Таким образом, великого князя Цюня можно назвать часовой бомбой на взводе, заложенной под империей. В качестве вождя части населения, питавшей ненависть к иностранцам, этот человек служил главной помехой на пути проведения политики открытых дверей, поддерживаемой Цыси; и, как предводитель императорской гвардии, он обладал возможностью угрожать самой ее жизни. Он так ничего и не предпринял против нее не только потому, что она была матерью императора и сестрой его жены, просто в скором времени власть переходила ее сыну, а она возвращалась в гарем. Он готов был терпеть ее остававшийся короткий промежуток времени. Но для Цыси безопасность империи и ее собственная зависела от возможности предпринять что-то действенное для нейтрализации великого князя Цюня.
Глава 9
Жизнь и смерть императора Тунчжи (1861–1875)
В возрасте пяти лет сыну Цыси Тунчжи установили строгий распорядок дня, то есть началась его подготовка по программе обучения цинских императоров и великих князей. Его забрали из палат матери и перевели в собственное отдельное помещение. Практически каждый день занятия у него начинались в пять часов утра. Когда его несли к наставнику в паланкине, обитатели Запретного города еще спали, только редкие слуги проходили мимо, а юный император, пользуясь моментом, припадал к подушкам и дремал. Очень часто густую сень дворцовых аллей разгонял только свет мерцающих походных фонарей его свиты.
Его наставниками были люди, по всеобщему признанию пользовавшиеся высочайшей репутацией в науках и поведении, одобренные и назначенные обеими вдовствующими императрицами. Составители программы обучения императора сосредоточили внимание на конфуцианской классике, которую Тунчжи декламировал наизусть, не вникая в суть. По мере взросления он стал больше понимать, а также научился писать очерки и стихи. Расписанием занятий предусматривались к тому же такие предметы, как каллиграфия, маньчжурский и монгольский языки плюс стрельба из лука и верховая езда. В священных конфуцианских текстах император Тунчжи ориентировался с большим трудом. Его главный учитель императорский наставник Вэн изо дня в день доверял своему дневнику безмерное раздражение в адрес августейшего ученика: император не умел как следует сосредоточиться на предмете, читал тексты вслух без должной беглости, неправильно писал иероглифы, а уроки навевали на него скуку. При написании стихотворений он проявлял мало интереса к утонченным сферам наподобие «Чистой родниковой воды, стекающей по камням», зато ему явно были больше по душе рассуждения по поводу императорских обязанностей, например «Назначения приличных людей, способных достойно управлять страной». Цыси и императрица Чжэнь часто интересовались у наставников императора его успехами. Женщин тревожил тот факт, что у их ребенка «возникала паника при одном лишь виде книги», и им оставалось только лить слезы, когда такая боязнь у него не прошла и к моменту вступления во власть. Они просто потребовали от учителей императора привить ему основные навыки, необходимые для предстоящего труда, и августейший наставник Вэн заверил их в исполнимости их указания, так как доклады его величеству будут выглядеть попроще китайской классики, а проекты указов составят обученные этому ремеслу чиновники. Потом Цыси проверила способности своего сына, связанные с поведением на людях, и обнаружила отсутствие у него умения говорить отчетливо или связно. Встревоженная мать потребовала от его наставников натаскать его так, чтобы он мог хотя бы задавать простые вопросы и давать короткие указания.
