до н. э. и занимал его до конца правления Птолемея II. Есть основания полагать, что после прихода к власти Птолемея III он был немедленно отправлен в отставку и лишен состояния [258]. Из папирусов видно, что Аполлоний обладал почти царским богатством и у него был небольшой двор или «дом» (οἰκία), подобный царскому двору в миниатюре. Он обзавелся собственным главным управляющим (экономом), который находился с ним примерно в таких же отношениях, в каких он состоял с царем; собственным казначеем и управляющим домашним хозяйством (ὁ ἐπὶ τῆς οἰκίας); секретарем и столархом (командующим флотом); эдеатром (распорядителем стола) и огромным количеством рабов. Он ездил по стране со своим экономом Зеноном и наблюдал за тем, как работает новая административная система. Но странно то, что Аполлоний играл двойную роль. Являясь главным агентом царя в его египетском «имении», он в то же время был крупным торговцем, хлеборобом, скотоводом, предпринимателем и дельцом. Он вел коммерческие дела по всей Палестине, Трансиордании и берегам Малой Азии. У него был собственный торговый флот, речной и морской. Его агенты действовали в Акке (Птолемаида), Тире, Сидоне, Яффе, Газе, Ливане, Рабтаммане (Рабат-Аммон, современный Амман), Кавне, Милете, Галикарнасе. Среди прочего, он торговал тканями, сирийским маслом и рабами. И кажется, что невозможно четко разграничить его частную предпринимательскую деятельность и дела, которые он вел как управляющий царским хозяйством. В некоторых отношениях его личные интересы сталкивались с интересами царя. При ввозе сирийского масла и рабов, которые в Египте были контрабандой, он, по-видимому, обманывал царскую казну, и его агенты считали своими злейшими врагами чиновников таможни, которые находились в подчинении у него же как у царского диойкета. Ростовцев предполагает, что царь Птолемей хотя и неохотно, но мирился с этой аномальной путаницей, потому что в конечном итоге он получал больше выгоды и меньше забот от своего хозяйства, если хозяйством управлял коммерчески одаренный и предприимчивый грек, даже если управляющий при этом извлекал кое-какой незаконный доход лично для себя.
Но Аполлоний занимался не только иностранной торговлей — в его собственности находились большие участки египетской земли, пожалованные ему царем «в дар» (ἐν δωρεᾷ) — и к этому понятию мы еще вернемся. Одним из них был участок в 10 тысяч арур в Фаюме, к которому была прикреплена новая деревня Филадельфия со всей ее территорией; другой располагался в окрестностях Мемфиса. Ростовцев считает, что сам Мемфис был назначен «в дар» Аполлонию, хотя в это трудно поверить. Развитие этих «даров» и управление ими само по себе было огромным предприятием, требовавшим множества разнообразных агентов. В 256 году до н. э. кариец Зенон, по всей видимости, поменял свою должность эконома — главного управляющего внешними и внутренними делами Аполлония — на должность управляющего имением в Филадельфии и оставался безвыездно в Фаюме до конца своих дней. В этих поместьях Аполлония его управляющие выращивали хлеб, возделывали виноградники и разводили скот — видимо, в мемфисском имении у него были большие стада — или надзирали за изготовлением всевозможной ремесленной продукции. В Мемфисе было крупное производство шерсти, где на Аполлония работали девочки-рабыни, «привезенные, вероятно, из Сирии и Малой Азии» (Large Estate. Р. 116). Мы также читаем, что в Филадельфии велось гончарное производство. А на виноградниках и в оливковых садах, разумеется, производились вино и масло.
Диойкет обладал практически неограниченными полномочиями, когда требовалось отдать приказ из его александрийской конторы, необходимый для функционирования громадной бюрократической машины всего Египта. К нему в контору ежедневно стекались бесчисленные листы и свитки папируса с прошениями, запросами, отчетами со всех сторон царства, и оттуда же непрерывно вытекали бесчисленные свитки с приказами, указаниями, выговорами. Официальным языком, разумеется, был греческий — все высшие посты в администрации занимали греки; но должен был существовать и определенный штат клерков, знающих и греческий, и египетский, чтобы вести дела коренного населения, и, вероятно, он набирался из эллинизированных туземцев. Скорее всего, вся громада дел в конторе диойкета распределялась по разным департаментам, у которых были свои начальники, подчинявшиеся руководителю всей системы [259]. Нам известно, что существовали чиновники гиподиойкеты (заместители управляющего) [260], и Буше-Леклерк предполагает, что дела классифицировались по территории — каждый гиподиойкет занимался конкретной группой номов, и его контора находилась в одной из провинциальных столиц [261]. С верховным диойкетом был связан чиновник, называвшийся эклогистом (бухгалтером), непосредственно ему подчиненный, и его обязанности состояли в том, чтобы проверять статистику и отчеты, он также имел в подчинении территориальных бухгалтеров по всей стране.
Большинство поступающих в Александрию петиций, даже из далеких номов от самых ничтожных просителей об их мелких бедах [262], было адресовано лично царю, и большинство исходящих распоряжений имело форму законов, диаграмм или простагм, составлено от его же имени. У Птолемея, который занимался общественными делами, возможно, большая часть дня уходила на разбор этой обширной корреспонденции, и мы видим, что должность «письмописателя» (эпистолографа), личного секретаря царя, была одной из наиболее высоких при дворе. Также с II века до н. э. мы слышим о другом царском секретаре, который назывался гипомнематографом, «писателем памятных записок», но чем его функции отличались от функций эпистолографа, понять из имеющихся данных невозможно. Несомненно, если какой-нибудь из Птолемеев желал облегчить себе жизнь, как, например, Птолемей IV, то обученный персонал мог снять с него эту тяжелую обязанность. На каждом прошении, которое перед царем выкладывали начальники соответствующих бюро, если его предполагалось утвердить, царь должен был только написать одно слово Γινέσθω («Да будет сделано»); а на каждом царском рескрипте, составленном для него министрами, прибавить в конце приветствие Ερῥωσθε [263] («Будь здрав»), после чего документы передавались дежурным письмоводителям. Однако, как говорят, Селевк I сказал: «Если бы люди знали, как утомительно писать и читать столько писем, они бы даже не подняли царский венец с земли» [264]. Писем, приходивших в александрийский дворец и исходивших из него, конечно, не могло быть меньше, чем посланий, с которыми приходилось разбираться Селевку в Антиохии. По-видимому, в правление последних представителей династии Птолемеев доля обращений к царю по сравнению с обращениями к местным властям уменьшилась. Из семнадцати петиций из Тебтуниса, отправленных в конце царствования Птолемея VII (Эвергета II), лишь одна адресована царю.
Колоссальную сложность бюрократической машины при Птолемеях и режим ее работы ясно иллюстрирует папирус, рассказывающий нам о том, как молодой македонец при Птолемее Филометоре получил вожделенное назначение в войско эпигонов в Мемфисе [265]. Его звали Аполлоний, и, будучи сыном катока, он имел право служить в эпигонах. Первым делом его старший брат Птолемайос, отшельник в мемфисском Серапеуме, составляет прошение к царю
