С годами наждачные шершавины того взгляда выросли, превратились в длинные острые шипы, ранящие больно, порой до крови. Как было бы славно вырвать из памяти тот день, освободиться от этого взгляда! Насколько легче и проще стала бы жизнь!
И, кажется, судьба наконец смилостивилась. Сегодня ночью непрошеный всегдашний мой ночной гость снова явился ко мне. Однако вёл он себя очень странно. Не было его обычного ожидающего взгляда. Он вообще не глянул на меня. Прошёл мимо, совсем близко, но будто вовсе не заметил, и стал уходить. Совсем уходить. Навсегда. Почему-то я хорошо это знала. Он шёл как в тот день — легко, едва касаясь земли, не взбивая пыли. Уходил всё дальше, постепенно сливаясь с далью серой дороги. Уже только двумя точками белели два маленьких лёгких крыла за его спиной. Ещё мгновение — и он исчезнет насовсем, навсегда. И мне стало страшно. Так страшно, как бывало в жизни нечасто. То есть как это — уходит?! Почему — совсем? Зачем — навсегда? А как же я?! И я бросилась за ним следом. Я снова была десятилетней девочкой. Только девочка эта наконец-то смогла преодолеть в себе тот давний страх. Я спешила так, как никогда в своей жизни. Но раньше, чем я догнала старика, меня настигло утро и остановило на полпути.
Весь день сегодня хожу сама не своя. Будто потеряла что важное из того, что имела. Всё валится из рук. Мысли застыли, с места не сдвинуть. Скорей бы, скорей бы ночь! Я всё же догоню упрямого старика! Во что бы то ни стало верну его, не отпущу! Не умею объяснить — почему, только твёрдо знаю, всем существом своим чувствую: мне это необходимо. А иначе — как же жить?..
— А видать, и впрямь человек сам себе — вечный сфинкс. Как ни тщись, а всех загадок про себя вовек не разгадать. Вот уж не ждала-не гадала, что вдруг поманит на аплодисменты. Ведь всю жизнь к ним равнодушна. И вот, значит, возжелала напоследок, перед смертью… Да ладно вам, не перебивайте! Успокаивать меня без надобности. Я же не бьюсь в истерике. Но и не кретинка уж совсем, чтобы не понять, что к чему. Сколько нас оперировали в один день? С десяток покромсали, не меньше. А в онкологию только мои потроха вырезанные отправили. И после ещё чего-то из меня выщипывали — туда же отсылали. А мне вроде как невдомёк — к чему бы это? Да нет, это только пока официально мне приговор не объявили. А и без того всё ясно-понятно. С чего бы это вдруг все возлюбили-то меня? Прямо не дышат в мою сторону. Будто я рюмка хрустальная, да ещё и — с трещинкой. За какие-такие, спрашивается, коврижки, меня в эту вот люксовую палату перевели, а?
Да бросьте вы — "актриса"! Понятия здесь не имеют, кто я. Вот даже уж вы — и пишете о театре, а меня ведь не узнали… Не надо, не извиняйтесь! Думаете, я в обиде? Да боже избавь! Вам же и фамилия моя ничего не сказала. Её ведь и в программках не печатают. Хотя я там всегда есть. А очень просто. Помните, на последней строчке: "Горожане или там Рабочие завода, Слуги, Толпа — артисты театра?" Вот это как раз я и есть. Какая же фамилия у толпы? Возможно, вы её никогда и не встречали. Да я сама за двадцать шесть лет в театре уже отвыкла от неё. И если когда-то вдруг поставят её против какой-нибудь там Женщины с улицы или Служанки, мне вроде как-то не по себе. Не верите? Зря. Вы верьте, мне уж врать-то — резона никакого. Меня, конечно, можно бы узнать по цвету волос — больно уж я масти примечательной. Да обычно в спектаклях на мне — парик. Своей-то красной гривой шибко бы уж выделялась. А это негоже — толпа ведь должна быть безликой.
Настоящие роли? Ну отчего же — были. К сожалению. Каждый новый режиссёр считал своим долгом "открыть меня". Я подчинялась. Память у меня отменная, самые трудные тексты усваиваю играючи. И все режиссёрские идеи ухватываю на лету. На репетициях все от меня в восторге. До самой премьеры. А там сразу — и финал! Скоренько-скоренько меня заменяют, слава Богу. Почему? Долго объяснять. Впрочем, нас никто не подгоняет…
Видите ли, сцена привыкла к чему? Чтобы из глаз — искры, из ушей — дым столбом, чтобы "в зобу дыханье спёрло". От восторга, горения-упоения. А мне, знаете ли, не интересно на сцене. Ску-учно! Да, да! Не округляйте глаза. Именно — скучно. Ну просто смертельно! Вот, скажем, вы — взрослый умный человек — смогли бы вы всерьёз возиться, к примеру, с куклами? Или же с упоением-вдохновением складывать кубики? Совсем другое? Да нет, театр — те же забавы, только — для взрослых. Ведь обе же стороны — и сцена, и зал — чётко знают: всё здесь сплошной обман и надувательсто. Одни пыжатся что есть мочи — жизнь, страсти изображают. Другие изо всех сил притворяются, будто верят и жизни этой липовой, и страстям суррогатным…
Ах, точка зрения дворничихи тёти Маши? Да нет, это точка зрения нормального человека. Уж я-то знаю, что говорю. Четверть века с лишком в эти бирюльки играю. Как? А вот так, очень даже просто. Передвигаюсь по сцене, куда велено. Делаю, что приказано. Слова заданные проговариваю. А чтобы уж вовсе не уснуть ненароком, зал изучаю. Это, знаете ли, куда интересней! Порой прелюбопытнейшие экземпляры там встречаются. К сожалению, довольно редко. Меня ведь трудно удивить. Я же всех их за эти годы наизусть изучила. То есть лица-то, конечно, разные. А по сути — один к одному. Со сцены все — как голенькие. Намётанному глазу сразу ясно: кто в театр пришёл, зачем?
Ну, в первых рядах — начальство местное. По обязанности на премьерах скучают. Дремлют с открытыми глазами. Не привыкать: на собраниях-совещаниях тренированы. Дальше, ряда три-четыре — дежурная премьерная публика. Театрохлёбы. Скушают что угодно. Ради птички: "был, смотрел". Для самоутверждения: мол, культурно поспеваю, не в отстающих. Каждый новый спектакль — пренепременно. Ритуал, вроде обязательной субботней ванны, чтоб не опаршиветь.
Так, кто там ещё пожаловал? А, старая знакомая! Эта дамочка сегодня, может, — главная героиня в театре. Она себя в новом платье демонстрирует, или точнее — платье на себе (оно-то важнее). Как только пополнила гардероб — скорее сюда. Неважно, смотрела этот спектакль или нет. Пожалуй, она и названий-то не запоминает. Сцена ей вообще — дело десятое. Тут главное — променад в антракте. Чтобы освещение было хорошее да побольше глаз вокруг.
Парочка в уголок забилась. Эти вообще на сцену не сморят. Что им спектакль? Они сюда от дождя спрятались. Три часа в темноте и рядышком — благодать! Девчонок вон кто-то контрамарками осчастливил. Сидят, млеют: в высший свет попали! Себя на сцене представляют — в нарядах пошикарней да в окружении артистов помоложе и покрасивше. Какая-нибудь дурочка теперь театром заболеет, сценой бредить станет, бедная.
