Понимая, что она может стать супругой богатого и известного политика, к тому же испытывая к Франклину отнюдь не платонические чувства, Люси требовала, чтобы он развелся с супругой и женился на ней. Глубоко уязвленная Элеонора, чувствовавшая себя преданной и мужем, и подругой, заявила, что предоставляет Франклину полную свободу выбора, сама же предпочитает развод. Письма Люси она предала огню. Сам виновник адюльтера колебался между сохранением семьи ради детей и карьерных перспектив, которые заметно пошатнулись бы в случае развода, с одной стороны, и нежными чувствами к Люси — с другой. Однако на этот раз Сара проявила обычно несвойственную ей твердость, решительно заявив: если ее сын покинет семью, она лишит его наследства.
Результатом было устное соглашение. Брак сохранялся при условии, что Франклин более никогда не будет встречаться с Люси и что оба супруга будут отныне вести свою собственную жизнь, не вмешиваясь в дела друг друга. Здесь, разумеется, было прямое противоречие, ведь «собственная жизнь» и обязательство порвать с любовницей несовместимы; из него видно, в каком стрессовом состоянии находились все участники этих переговоров.
Придя через некоторое время в себя, осознавая, что решение сохранить брак принято в основном по политическому расчету, Франклин пришел к выводу, что из двух взаимоисключающих условий он может выбрать то, которое ему больше по душе, формально не нарушая обязательства. Он начал тайком встречаться с Люси Мёрсер. Их свидания продолжились даже после того, как она в 1920 году в свои 29 лет стала сначала домоправительницей, а вскоре и женой богатого 53-летнего вдовца из Южной Каролины Уинтропа Рутерфёрда, успевшего в первом браке обзавестись пятью детьми, — ему нужна была не столько супруга, сколько хорошая мачеха для его разновозрастного потомства.
Люси вела двойную жизнь, переписываясь с любовником и изредка, когда это было безопасно, отправляясь к нему на свидания. Когда же Рутерфёрд перенес инсульт и через некоторое время умер, Рузвельт продолжал встречаться с Люси открыто — вплоть до последних дней своей жизни{141}.
История двойного предательства — супруга и подруги — произвела на впечатлительную Элеонору глубокое воздействие. По-видимому, она вспоминала слова своей матери, что она уродина, что ею никак не могут интересоваться мужчины. Это было не так, и сам брак с Франклином явился ярким опровержением жестокого утверждения. Но у еще молодой Нелл взыграли психологические комплексы. Она перестала обращать внимание на лиц противоположного пола. Интерес к общественным делам, заметный и ранее, развился у нее не то чтобы в манию, но, по крайней мере, в главное жизненное занятие.
У нее появились новые, весьма своеобразные подруги, общение с которыми стало поводом для утверждений о ее лесбиянстве. Наиболее часто в этой связи упоминалось впоследствии, особенно после смерти супругов, имя корреспондента агентства «Ассошиэйтед Пресс» Лорены Хикок — мужеподобной, носившей костюмы мужского покроя и курившей сигары, что в те времена считалось для женщины верхом неприличия. Лорена была прирожденной, неутомимой журналисткой, находившей новые, важные сюжеты, лично проверявшей те факты, о которых собиралась писать.
К тому времени, когда произошла семейная драма, Франклин Рузвельт был уже настолько «политическим животным» (определение древнегреческого философа Аристотеля, которое, правда, часто переводят и как «общественное животное»), что выбить его из седла передрягами такого рода было уже невозможно.
Тем не менее любовная афера и ее последствия оказали глубокое влияние на психику Рузвельта. До этого времени он считался образцовым семьянином — кратковременные связи с доступными дамами в расчет не шли. Теперь, вначале собираясь оставить семью, развестись с Элеонорой и жениться на молодой женщине (он был четырнадцатью годами старше Люси), затем отказавшись от этого намерения в основном по карьерным соображениям, он стал намного глубже понимать житейские противоречия. Какая глубокая пропасть лежит между чувством и долгом, как он его понимал, между поведением добропорядочного джентльмена и никак не калькулируемым порывом, между отношением к жене и любовнице, которых он любил, хотя и по-разному!
* * *
Преодолев любовный порыв, Франклин Рузвельт возвратился к выполнению служебного долга и политическим играм.
Он испытал удовлетворение, когда после его второго возвращения из Европы (он вернулся вместе с президентом Вильсоном во второй половине февраля 1919 года) за океан отправился его шеф Дэниелс, оставив Рузвельта в качестве исполняющего обязанности министра. С нескрываемым чувством гордости и даже самодовольства он писал 23 мая своему знакомому Джону Масилхенни: «У меня были два великолепных месяца, когда я твердой рукой вел дела и привел их в такое состояние, в каком они не были никогда раньше. В субботу возвратился министр, и у меня будет чуть больше отдыха»{142}.
Во время предвыборной кампании 1920 года он отлично понимал, что потерявший авторитет Вильсон не имеет шансов на успех, что победа легко достанется республиканцам, если демократы не противопоставят им какую-либо весьма авторитетную фигуру. Еще во время войны он познакомился с Гербертом Гувером — горным инженером, ставшим владельцем нескольких горнорудных и нефтяных компаний, в том числе на территории России.
Гувер привлек особое внимание Рузвельта тем, что в самом начале мировой войны создал благотворительную организацию для оказания помощи населению Бельгии, оккупированной немцами. Организация разрослась, авторитет ее руководителя, не вмешивавшегося в военно-политические дела, стал настолько бесспорным, что ему несколько раз удавалось для решения дел с согласия обеих воюющих сторон переходить линию фронта.
По тому же образцу Гувер в 1918 году создал новую структуру, на этот раз с участием государства, — American Relief Administration (ARA) — Американскую администрацию помощи, которая ставила своей целью оказание помощи народам Европы, пострадавшим во время войны. ARA распространила свою деятельность и на Россию, правда, только на те ее районы, которые во время Гражданской войны находились под контролем белой армии. Позже, в 1921 году, когда после Гражданской войны начался тягчайший голод, Гувер перенес благородную работу своей организации на советскую Россию и его помощь была скрепя сердце принята правительством Ленина, ибо по политической инерции большевики рассматривали ARA не как гуманитарную организацию, спасающую миллионы жизней, а как прибежище диверсантов и шпионов.
