Что касается короля Фердинанда IV, то он являлся типичным Бурбоном: был туп и ленив, любил охотиться, а еще больше — свежевать убитых оленей и кабанов. При всем этом король был еще и патологически труслив, но даже не стеснялся этого. Когда однажды Мария Каролина, требуя подписать какой-то грозный указ, заявила:
— Не бойтесь, ваше величество, ведь все ваши неаполитанцы — трусы!
Король, вздохнув, ответил:
— Но ведь я тоже неаполитанец и тоже трус!
Чтобы понять поведение королевы, необходимо знать, что в тот момент для нее и короля Фердинанда были чрезвычайно важны тесные союзнические отношения с Лондоном. Революционная Франция уже во всеуслышание объявила Королевство обеих Сицилий в числе своих врагов. Общей сухопутной границы между государствами не было, но Франция зарилась на Северную Италию, и за то, как повернутся события в самое ближайшее время, ручаться не мог никто. Но Франция имела сильнейший флот на Средиземноморье, составить конкуренцию которому могли только англичане. А потому для королевской четы были так необходимы дружеские отношения с четой Гамильтонов, которые в этой непростой обстановке могли оказать неоценимую помощь.
Вот как расценивает участие Эммы Гамильтон в большой политике В. Трухановский, бывший на протяжении ряда лет послом России в Англии: «Никто, даже самые явные ненавистники Эммы, не пытается даже намекнуть, что она вела в политике и дипломатии какую-то самостоятельную линию, отличную от линии мужа-посланника. А тот факт, что он точно выполнял задачи, которые перед ним ставило его правительство, является несомненным и никем не оспаривается. Эмма служила орудием британских интересов, причем орудием, в силу объективных и субъективных обстоятельств действовавшим весьма эффективно, точно и удачно… Пытаясь найти повод для упреков, критически настроенные биографы леди Гамильтон используют ее обширную переписку… где достаточно много и часто затрагиваются дипломатические темы. Ее критики забывают — или делают вид, что забывают, — о том несомненном факте, что Эмма в те годы, да и в значительно более поздние времена, не представляла исключения среди жен послов. Многие из них активно интересовались служебной деятельностью мужей и в меру сил стремились в ней участвовать. И лишь много позже, когда нравы дипломатической службы изменились, а соображения государственной безопасности стали занимать более важное место, роль жен дипломатов значительно сузилась».
Что касается самого Уильяма Гамильтона, то он не раз в разговоре подчеркивал:
— Мой политический авторитет с появлением Эммы значительно возрос, и теперь я могу решать такие вопросы, за которые бы раньше не стал и браться!
Однако в письмах своим друзьям Гамильтон вынужден снова и снова объяснять свою женитьбу на Эмме. Это было достаточно унизительно, но иного выхода у Гамильтона нет, ибо он хотел побороть предубеждение английского света и со временем представить Эмму высшему лондонскому обществу. Для этого ему и нужна была поддержка влиятельных друзей.
«Леди Гамильтон не имеет никакого отношения к моим официальным обязанностям, но оба Их Величества настолько добры, что радушно принимают ее и относятся к ней как к знатной даме. Она здесь завоевала все сердца, даже женские, своей скромностью, умением держаться, и я смею надеяться, что мы будем счастливы. Видимо, ты считаешь, что в девяносто девяти случаях из ста тот шаг, что сделал я, бывает опрометчивым, но я знаю, как себя вести, и намерен прожить с ней большую часть отпущенного мне срока. Без женщины мне невозможно устраивать домашние приемы, а ты, я думаю, услышишь, как уютно в моем доме теперь».
При этом сам Гамильтон, понимая, что в скором времени у него уже не хватит сил удержать рядом с собой свою страстную и любвеобильную супругу, иногда достаточно цинично шутил в узком кругу:
— Неаполь — это тот город, куда можно завлекать мужчин перспективой переспать с женой английского посла!
Впрочем, что касается самой Эммы, то она хранила верность своему пожилому мужу почти семь лет.
Глава седьмая
НА РУМБАХ СРЕДИЗЕМНОГО МОРЯ
Адмирал Худ столь поспешно погнал Нельсона в Неаполь, что тот не успел даже пополнить свои порядком истощившиеся припасы. Пришлось обходиться тем, что имелось. Из письма Нельсона жене: «Мы сейчас находимся в виду горы Везувий. Нам видно красивое зарево в Неаполитанском заливе, где мы остановились на эту ночь и надеемся завтра бросить якорь… Мои бедные ребята не видели ни кусочка свежего мяса, ни овощей на протяжении почти девятнадцати недель. И за это время моя нога лишь дважды ступала на берег в Кадисе. Мы совершенно больны от усталости… Мне остается лишь надеяться, что моя миссия к неаполитанскому королю будет успешной».
Вряд ли, глядя со шканцев «Агамемнона» на приближающуюся панораму Неаполя, Нельсон предполагал, какая встреча ожидает его на этом берегу. Думается, в этот момент капитана линкора волновали совсем иные мысли.
Пусть данное лордом Худом поручение было не бог весть каким по трудности, но оно было самым первым в этой кампании. Отправляя Нельсона в плавание, Худ, безусловно, давал ему шанс сразу же выделиться из остальных капитанов, показать себя умелым и инициативным, а сам он мог теперь иметь возможность отличать его на этом основании и в дальнейшем. А потому Нельсон был просто обязан исполнить поручение быстро и четко. Война только начиналась, и было чрезвычайно важно с самого ее начала стать первым на пути к славе и чинам.
Капитана «Агамемнона» встретил лично посол Гамильтон, которому Нельсон и вручил письмо Худа к королю. Теперь следовало ждать ответа. Чтобы ожидание не было слишком тягостным, Гамильтон пригласил Нельсона погостить это время у него дома. Тогда-то и произошла первая встреча Нельсона с леди Гамильтон. Вот как на склоне лет вспоминала о ней сама Эмма Гамильтон, писавшая о себе в третьем лице: «Когда сэр Уильям вернулся домой после первой встречи с капитаном Нельсоном, он сказал своей жене, что собирается представить ей одного человека, который не может похвастаться особой красотой. Однако, добавил сэр Уильям, «этот английский моряк, капитан Нельсон, в свое время станет величайшим из людей, которых Англия когда-либо производила на свет. Я понял это уже из тех немногих слов, которыми успел с ним обменяться, и утверждаю, что в один прекрасный день он приведет мир в изумление. Никогда еще я не принимал в своем доме офицеров, но его я намерен пригласить к нам. Пусть его разместят в комнате, приготовленной для принца Августа». После чего Нельсон был представлен леди Гамильтон. Он жил в доме ее мужа все то короткое время, что был в Неаполе. С этого момента зародилась пылкая дружба троих людей, которая, становясь все сильнее, продолжалась вплоть до их кончины. Эмме Гамильтон выпала горькая участь умереть последней».
