И Дадли, и Хенидж прислуживали королеве во время Рождества и новогодних праздников, и за драмой, которая разыгрывалась при английском дворе, пристально следили дипломаты. Джакомо Суриан, венецианский посол во Франции, писал дожу и сенату со слов сэра Томаса Смита, английского посланника в Париже, что на Двенадцатую ночь Хениджа выбрали «королем веселья»; в течение вечера он управлял всем двором и руководил празднествами. В одной из игр Хенидж велел Дадли спросить у королевы, «что труднее всего выбросить из головы: дурное мнение, порожденное злым осведомителем, или ревность». Елизавета ответила, что трудно все, но ревность тяжелее. Дадли пригрозил отлупить Хениджа палкой (а не мечом, так как считал его ниже себя). Королева сказала Дадли, что, «если он, по ее милости, стал дерзок, он скоро исправится и она будет любить его, как прежде, вначале возвысив его». Дадли снова удалился к себе «в глубокой меланхолии», но затем королева, «движимая жалостью», вернула ему свое расположение.[477]
* * *Примирению не суждено было длиться долго. В начале следующего года после нескольких ссор с Елизаветой Дадли попросил ее разрешения оставить двор под предлогом того, что он собирался навестить свою заболевшую сестру, леди Хантингдон. «Он думает, что его отсутствие приведет королеву в чувство, – сообщал де Сильва, – и даже, возможно, подвигнет ее к свадьбе с ним; хотя Лестер считает, что, если она забудет позвать его назад и будет обращаться с ним как со всеми, он ненадолго вернется к себе домой и таким образом не потеряет места».[478] Впервые за долгие годы Дадли оказался вдали от королевы. Вначале Елизавета как будто даже радовалась, что отпустила его, и признавалась своему кузену Генри Кэри, лорду Хенсдону, что ее «часто спрашивали, почему она не сделает его главным конюшим, но теперь, скорее всего, так и будет».[479] В отсутствие Дадли при дворе поползли слухи. «Об отсутствии милорда Лестера и о возвращении ему милостей, – писал Сесил Томасу Смиту в Париж, – если ваш осведомитель расскажет вам сказки о дворе или о городе, их сочтут [глупыми] и во многом неверными. Вкратце, я подтверждаю, что о ее королевском величестве, возможно, судили несправедливо; но, по правде говоря, ее саму не в чем упрекнуть, и ее намерения самые добрые».[480]
В середине марта Елизавета заболела. Де Сильва писал испанскому королю: «Она так исхудала, что врач, который ухаживает за ней, уверяет, что у нее можно пересчитать все кости и что у нее образуется камень в почках. Он думает, что у нее чахотка, хотя врачи иногда ошибаются, особенно когда речь заходит о молодых людях».[481] Несколько дней Елизавета пролежала в опочивальне окнами на Темзу, слабая и безжизненная. Королева снова оказалась в центре внимания двора; ходили слухи о ее неминуемой смерти; из уст в уста передавались зловещие пророчества. На сей раз рядом с Елизаветой не было Мэри Сидни. Она уехала в Ирландию со своим мужем сэром Генри, которого назначили лордом-наместником Ирландии. Поскольку его сестра отсутствовала, а королева по-прежнему благоволила к Дадли, один знакомый посоветовал ему поспешить ко двору: «Касательно вашего возвращения я слышу разные мнения; одни велят подождать, другие – поспешить. По-моему, если вы приедете не слишком поспешно, ничего хорошего не будет, поскольку ее величеству, по-моему, так не нравится ваше отсутствие, что она не расположена слышать ничего в вашу пользу».[482] Дадли вернулся, но через несколько недель, поссорившись с королевой, снова вынужден был уехать.
Елизавету все больше возмущало беспорядочное поведение Дадли; она хотела, чтобы он постоянно находился при ней. Бланш Парри велела ему «скорее помириться», ибо «ее величество сердятся на ваше долгое отсутствие».[483] Попытавшись убедить Елизавету, что он скоро вернется, Бланш предупредила Дадли, что королева «очень удивлена, что она ничего не слышала о вас с прошлого понедельника». Один доверенный придворный заверил Дадли, что, в отсутствие Дороти Брэдбелт, другая их союзница среди фрейлин Елизаветы, «наш лучший друг во внутренних покоях – миссис Бланш».[484] Находясь вдали от двора, Дадли надеялся, что Бланш замолвит за него словечко перед Елизаветой и будет держать его в курсе желаний королевы; никто не знал королеву лучше, чем она. В конце мая Дадли снова вернулся к королеве.
7 февраля 1565 г. Елизавете написал алхимик из Нидерландов Корнелиус де Ланной. Он предлагал ей невообразимый подарок. Он утверждал, что ему удалось превратить обычные металлы, такие как свинец, в золото и извлечь эликсир жизни, легендарное зелье, которое лечит все болезни и дарует вечную жизнь.[485] В чем-то подобном нуждалась Елизавета, чтобы защитить свое королевство. Философский камень, с помощью которого, как считалось, можно не только изготовить золото, но и исцелять болезни и достичь бессмертия, на протяжении многих веков оставался для алхимиков недостижимой мечтой. Состав, который де Ланной называл «пантаура» и обещал изготовить, сочетал в себе ценности «души мира», которая немедленно исцеляет болезни, поддерживает «живость конечностей, ясность памяти» и служит «самым лучшим и вернейшим средством против всякого рода ядов».[486] С помощью этого состава можно было достичь той красоты, какую придворные дамы Елизаветы каждый день создавали искусственным путем, сохранить ее здоровье и воплотить в жизнь девиз Елизаветы Semper Eadem – «Все та же».[487]
Королева отнеслась к предложению де Ланноя с живым интересом и воодушевлением. Во всей Европе знали о ее изучении «всех частей философии» и «любви к наукам», в том числе к алхимии.[488] Алхимики посвящали ей книги; их трактаты она не раз она получала в качестве подарка на Новый год.[489] По предложению Елизаветы в Хэмптон-Корт устроили перегонный завод, а некий Миллисент Франкуэлл, которому платили 40 фунтов в год, изготавливал в ее внутренних покоях некое «лекарство королевы» и «лосьон королевы Елизаветы». Принято полагать, что он смешивал слабительное средство, которое королева принимала дважды в год.[490] В подтверждение того, что она покровительствовала алхимии, позже в одном из окон дворца Уайтхолл появился герб, на котором королева называется «истинным эликсиром», образцом совершенства и бессмертия.[491] Хотя алхимия считалась преступлением, за которое карали смертью и конфискацией имущества, сама королева и ее придворные очень ценили такой вид деятельности; желавшие заняться алхимией должны были получить от королевы особое разрешение на такой род занятий.[492] Де Ланной обещал ежегодно добывать золота на 33 тысячи фунтов и драгоценные камни.[493] Елизавета и Сесил, помнившие о том, что казна пуста и стране грозит война, очень хотели верить в обещания де Ланноя. Ему пожаловали щедрую пенсию в размере 120 фунтов в год, выделили средства на содержание его семьи и слуг. Для него в лондонском Сомерсет-Хаус соорудили алхимическую лабораторию, заведовал которой поверенный Сесила Армаджил Ваад.[494] В том же году Томас Чарнок, алхимик из Сомерсета, написал «Книгу, посвященную ее королевскому величеству», в которой также вкратце описал процесс превращения металлов в золото и открытие философского камня.[495] Он обещал создать чудодейственное средство, «эликсир», который «продлит жизнь ее величества… исцелит больше болезней, чем любое другое медицинское лекарство, порадует душу, утешит юность, омолодит кровь и не даст ей застаиваться, выведет слизь, не даст желчи перейти в раздражительность и гневливость».[496] Несмотря на то что у Чарнока были жена и дети, он просил королеву посадить его в [Белый] Тауэр, где он будет заниматься своей работой в уединении. В подтверждение своего замысла он даже предлагал обезглавить его на Тауэрском холме.[497] Чарнок очень огорчился, узнав, что он опоздал: в Сомерсет-Хаус уже воцарился де Ланной и приступил к работе, чтобы, как обещал, даровать королеве вечную молодость и несметные богатства.[498]
