На самом деле причина столь мрачных мыслей заключалась даже не в том, что впереди субалтерна ждал девятилетний период службы в нескольких тысячах километров от насыщенного событиями Лондона. Дело было в том, что Черчилль стал все явственнее осознавать: армия, которую он любил и всегда будет любить, была не его призванием. Ему хватило всего нескольких месяцев службы в полку, чтобы понять этот печальный факт. Еще в августе 1895 года он скажет леди Рандольф: «Чем больше я наблюдаю за службой в армии, тем больше она мне нравится, вместе с тем все больше я убеждаюсь, что это не моя métier[38]»160.
Свое призвание Черчилль видел в другой сфере деятельности – в политике. Но политика требовала финансовых вложений, причем немалых. Депутаты палаты общин занимались законотворческой деятельностью безвозмездно до 1911 года. Любому желающему заседать в Вестминстере нужно было не только обеспечить себя, но и покрыть расходы на проведение избирательной кампании. На это были способны далеко не многие джентльмены, и Черчилля, с его долгами и небольшим офицерским жалованьем, в их списке не значилось. Для реализации своих возможностей и воплощения мечтаний ему придется проложить свою тропу к вершине.
Оставалось теперь только выяснить, что это была за тропа и как по ней пройти? На первый вопрос Черчилль нашел ответ относительно быстро. По его мнению, он лежал на поверхности и был связан с тем, чтобы быть замеченным. Со вторым вопросом нашему герою тоже было все предельно ясно. Как еще мог отличиться гусар, если не во время боя? Руководствуясь этими соображениями, он и отправился на Кубу, где получил первую награду (правда, не британскую и без права ношения на британском мундире) и приобрел первую популярность. Развивая успешный опыт, Черчилль планировал попасть на новые театры военных действий. Он вступил в переговоры с Daily Chronicle, чтобы отправиться специальным корреспондентом на остров Крит, где была замечена повышенная активность. Неудачно. Тогда он попытался присоединиться к военной экспедиции генерал-майора сэра Фредерика Каррингтона (1847–1913) в Матабелеленде (Зимбабве). Снова неудачно161.
Черчилль не отчаивался, неудачи его не смущали. Начальный период карьеры Дизраэли учит, что провалы неспособны остановить человека, действительно решившего добиться успеха и прилагающего для этого все свои силы, заявит он своей бабке, вдовствующей герцогине Мальборо162.
В 1896 году начнется новая военная кампания, которая сулила гораздо больше перспектив, чем участие в локальных колониальных конфликтах. Двенадцатого марта главнокомандующему египетскими войсками генералу Герберту Горацио Китченеру (1850–1916) был отдан приказ о вторжении в Судан.
Как и любое решение правительства, этот приказ имел предысторию. После открытия в 1869 году Суэцкого канала, обеспечившего более быстрый путь в Индию, Египет приобрел для Британии огромное стратегическое значение. Формально, земля фараонов имела собственное правительство во главе с хедивом, который, в свою очередь, находился в вассальной зависимости от султана Османской империи. Подобное положение дел не устраивало Лондон, и тот начал активно вмешиваться в дела Египта. Воспользовавшись в 1882 году восстанием Ахмеда Араби-паши (1841–1911), Британия превратила Египет в протекторат Британской империи. Непокоренной осталась только провинция Египта Судан, где в 1881 году вспыхнуло освободительное восстание под предводительством Махди – основателя Махдистского государства Мухаммеда Ахмеда ибн ас-Саййида абд-Аллаха (1844–1885). В 1884 году Лондон направил в Судан военный контингент, но неудачно. Спустя двенадцать лет Британия решит повторить попытку в наведении порядка.
«Британский офицер, несший службу в Индии, всегда смотрел на Нил и окружавшие его земли жадными глазами, воспринимая эту местность как счастливый охотничий заказник для получения наград и знаков отличия», – указывал Черчилль163. Поэтому, едва войска встали на марш, он тут же стал обивать пороги кабинетов влиятельных лиц. Но его просьбы не встретили понимания. Напротив, бешеная активность вызвала нарекания и упреки. В конце концов военный министр маркиз Генри Чарльз Ландсдаун (1845–1927) был вынужден обратиться к леди Рандольф. Упомянув про «недоброжелателей» и возможные «попытки ложного истолкования» поступков ее сына, он заметил, что «будет правильным, если Уинстон сейчас покинет Англию»164.
Черчилль многое бы отдал за возможность участия в Суданской кампании, но на тот момент это действительно было невозможно. Хотя он и отказывался это признать. В его богатом словарном запасе слово «невозможно» занимало настолько низкое место, что о нем он практически не вспоминал. Не имея еще достаточного влияния в обществе, Черчилль обратился за помощью к своей матери. «Ты даже не можешь себе представить, насколько невыносимой представляется мне жизнь, когда происходит столько событий». Он попросит ее оказать ему повсеместную помощь: ни одна возможность не должна быть упущена, ни один шанс не должен остаться неиспользованным165.
Подобная просьба очень характерна, поскольку знаменует изменение характера отношений между леди Рандольф и ее Уинстоном. По признанию самого Черчилля, отныне они больше напоминали сестру и брата, чем мать и сына. Дженни превратилась в его «рьяную союзницу, направлявшую свою безграничную энергию и огромное влияние» на поддержку его планов и отстаивание его интересов166. Она верила в его будущее, верила, что он добьется успеха, верила в его звезду167, гордилась его «великими и внушающими любовь» качествами168. Ради своего сына «она нажимала на все рычаги, тянула за все нити, не оставляла на месте ни одного камня»169.
Она стала его наперсницей, единственным человеком, которого он любил и которому доверял, единственным созданием, которому он мог изливать свою душу и с которым делился своими сокровенными мыслями, желаниями и планами. Он нуждался в ее письмах, как в глотке свежего воздуха, призывая не жалеть на них времени, сил, чернил и бумаги, убеждая ее, что каждое ее «слово будет оценено высоко»170. «Ты не имеешь ни малейшего представления о том, что твои письма значат для меня», – писал он ей из Индии171.
Влияние леди Рандольф в этот период трудно переоценить. Она активно способствовала становлению личности старшего сына; развивала его ум беседами и перепиской; указывала ему направление для дальнейшего самосовершенствования; заводила знакомства, которые должны были способствовать его будущему. Она воспринимала его как равного. Как с равным она разбирала с ним последние политические новости; как с равным она выслушивала его точку зрения, вступая при необходимости в спор; как с равным она оценивала его амбициозные стремления.
Она с нетерпением будет ожидать того времени, когда Уинстон решит уйти из армии ради политики, заявив сыну, что ее «политическое честолюбие будет всецело сосредоточено» на нем172. Она мечтала стать супругой премьер-министра, не зная, что ей суждено стать матерью премьера. Также ей не дано было знать, что путь на Даунинг-стрит окажется долгим и извилистым, включающим не только головокружительные подъемы, но и отрезвляющие падения. На этом пути будет много этапов, один из которых начался в сентябре 1896 года.
Одиннадцатого числа на борту «Британии», вмещавшей тысячу двести человек, лейтенант[39] Черчилль вместе со своими однополчанами покинул Саутгемптон, чтобы направиться в Индию. «Корабль – комфортабельный, еда – хорошая, погода – превосходная», – напишет он спустя неделю путешествия, проплывая между Мальтой и Александрией173.
Через несколько дней «Британия» войдет в Порт-Саид – «грязное, запущенное и неинтересное место». Купив у местных торговцев восемьсот сигарет, Черчилль отправит их своей матери в Лондон174. Также он приобретет несколько фотографий Суэцкого канала, которые пошлет брату Джеку, чтобы он их обрамил175.
Заниматься на борту «Британии» было нечем, поэтому основное внимание Черчилля было приковано к бытовым мелочам. При подходе к Индии пассажирам раздали перечень предметов, подлежащих декларированию и облагаемых ввозной пошлиной. Перечень оказался достаточно подробный и длинный. Платить пришлось за многое, даже за лошадиные седла. Черчилль был возмущен: «Я считаю, что облагать налогом государственных служащих, направленных в Индию по распоряжению правительства, бесчестно и постыдно. Какое конституционное право имеет индийское правительство облагать налогом европейцев, которые не принимали участие в голосовании по принятию этих налогов? Это противоречит фундаментальному принципу любого правительства: „Нет представительства, нет налогов“»176.
В остальном, молодой офицер коротал время за игрой в шахматы, которые счел «более дешевым и более занимательным» увлечением, чем карты177. Он даже вышел в полуфинал турнира, организованного на корабле.
