Выезжаю из города — меня останавливает немецкий часовой, спрашивает, куда я еду. Я спокойно остановил коня, хоть в душе у меня все дрожало. Начал объяснять:
— Домой еду. В деревню Сорская. Мутэр кранк, — в больницу отвез.
Немец поверил и отпустил меня. Когда я привез машинку, все хвалили меня, даже начали на руках подбрасывать. Машинку передали бригаде «Смерть фашизму».
Таким же самым способом я доставил 6 винтовок и 500 патронов, которые раздобыл для нас связной Алексеев.
Но были и неприятности. Так, 3 марта 1944 года я пошел в город, чтобы передать письмо связному Виктору Анохину. Передал письмо, поел и остался ночевать. Разделся, укрылся и уже начал дремать, когда услыхал, как подъехала и остановилась около дома машина. Я вскочил и выпрыгнул через окно в огород. Бежать дальше боялся: я был в белом белье. Спрятался, сижу, дрожу от холода и страха. Гестаповцы зашли в дом, все перерыли и, ничего не найдя, уехали. Я вернулся в хату, оделся и выбрался из города.
5
В том же месяце была у меня и еще одна неприятность. Командир вручил мне пакет и сказал:
— Беречь! Понимаешь? Беречь!
— Понимаю, — ответил я, хотя и не понимал, почему этот пакет важнее других; по-моему, партизанские пакеты всегда важные.
На этот раз меня, на всякий случай, познакомили с содержанием депеши: отряд переходил на другую сторону железной дороги.
Может быть, я и попался тогда потому, что чувствовал особую важность дела и не сумел сохранить невозмутимый, как всегда, вид.
Около военного городка меня остановил немецкий часовой.
— Пропуск! — сказал он на русском языке.
У меня не было никакого пропуска. Что делать? Нужно плакать. Я давай плакать и объяснять, что иду к маме в больницу. Показал свою корзину, в ней кусок хлеба, сало и несколько яиц. Часовой и не посмотрел в корзину, а повел меня в дежурную.
Там меня обыскали, но ничего не нашли. Конечно, если бы раздели донага, то нашли бы пакет.
Я сидел около печи. Немец не отходил от меня. Пакет при мне. А вдруг опять начнут искать? Прикажут раздеться… Тогда и отряд может погибнуть.
В это время подъехала легковая машина. Из нее вышли два унтер-офицера и одна женщина, переводчица. Унтер-офицеры привели женщину ко мне, а сами вышли. Женщина начала меня допрашивать. Ходит по комнате, курит. Подойдет к окну, глядит в него — ждет от меня ответа.
Улучил я минуту, достал прилипшее к телу письмо — и в рот.
— Ты что делаешь? — заметила она.
— Есть хочется, — ответил я и запихнул в рот кусок хлеба.
Жевать бумагу, пусть даже с хлебом, очень невкусно. Еле-еле проглотил.
Ничего не добившись, переводчица ушла. Вместо нее явился офицер. Некоторое время и он расхаживал молча по комнате. Потом подошел ко мне сзади и ударил кулаком по шее.
— Ну, партизан! Говори, чего пришел?
У меня занялось дыхание. Я смолчал. Тогда он стукнул меня кулаком по лицу. Я упал. Кровь хлынула носом и ртом. Я попробовал подняться, но офицер опять сбил меня с ног. В ушах зазвенело, в глазах стало темно…
Меня повели в полицию. Тут мне стало еще страшнее: в полиции служил Мордасов, который знал меня и всю нашу семью… К счастью, Мордасова не было видно. Меня принял другой полицейский и спросил:
— Ты за что попался?
— Самогонку продавал, — отвечаю я.
— Ну, самогонка — пустяки, — сказал он. — Бери лопату и иди чистить двор.
Вместе со мной он взял еще двух арестованных. Мы начали чистить двор. В углу двора за сараем я заметил уборную, за ней — обыкновенный забор. Я попросился туда. Часовой меня отпустил. Я повесил на видном месте свою куртку, зашел за угол и перескочил через забор на огород. Пробрался на базар и лишь тогда пошел как ни в чем не бывало к хате Адамовича. Там мне дали испачканную спецовку, я вымазал себе еще лицо и выбрался из города.
Вскоре я был в своей группе, которая находилась в деревне Расочная.
6
Однажды усталый вернулся я из города. Очень болели кровавые мозоли на ногах. С удовольствием завалился спать, уверенный, что и на этот раз, как всегда, буду несколько дней отдыхать. Но в двенадцать часов ночи меня разбудили:
— Вставай, Витя, вставай!
Я ничего не хочу слышать, брыкаюсь, укутываю одеялом голову. Голос повторяет:
— Поднимайся! Селянников Федор Иванович вызывает…
Ничего не поделаешь. Раз начальник зовет, надо идти. Подымаюсь, одеваюсь, иду.
— Вот что, Витя, хоть и устал ты, но надо идти. Необходимо завтра же доставить вот этот пакет жене начальника полиции.
— Кабачихе?
— Да, Марусе Кабаковой. Ну, дружище, живее!
Кабаков был начальником немецкой полиции в Борисове. Его жену прозвали Кабачихой. Все в городе знали ее. Это была молодая, красивая женщина, франтиха, гордая, фанаберистая. И вот к ней-то и надо нести пакет!
Рассуждать некогда. Собрался, припрятал письмо понадежнее и ушел.
Опять знакомая дорога. Но идти на этот раз было тяжело, покамест не разошелся и не исчезла боль в ногах.
Днем подошел к дому начальника. Вошел в кухню и увидел Кабачиху.
— Начальник дома?
— А тебе что надо? — спрашивает она.
— Мне нужно знать, дома ли Кабаков.
— Нет его дома.
Тогда я отвернулся, достал письмо и подал ей.
— Что это такое? — сказала она строго.
— Мне приказано передать вам это письмо…
Она взяла письмо и провела меня в столовую. Налила чаю, поставила вишневое варенье, дала булочку. С большой охотой набросился я на еду, а она удалилась с письмом в другую комнату. Потом вернулась и опять стала меня угощать.
Вдруг с улицы вошел Кабаков. Помню, был он в темно-синем кителе с немецкими погонами, форменной фуражке, чистый, важный.
— Это кто у тебя? — спросил он.
— Родственник мой, мальчик, — ответила она.
Я поднялся, опустил руки по швам и жду, что скажет он. Но он ничего больше не сказал и вышел из столовой.
Тогда она подала мне письмо и с тревогой сказала:
— Быстрее! Уходи быстрее!
Я сжал в кулаке письмо и вышел. Вечером я передал начальнику ответ Маруси Кабаковой.
— Молодец! — сказал начальник и взъерошил мне рукой волосы.
Очень приятно, когда начальник партизанского отряда хвалит тебя и треплет тебе волосы.
А я до сих пор так и не знаю, какое поручение было жене начальника немецкой полиции.
Виктор Гинц (1929 г.)
г. Ново-Борисов.
В конце апреля 1943 года командир двенадцатой кавалерийской бригады товарищ Тихомиров приказал отправить за линию фронта пять раненых бойцов и шестерых маленьких детей. Среди них были Тоня Иванова, Светлана Врублевская, Соня Сухман, Эдик Глушко (он в зимнюю блокировку отморозил себе ноги), сын машинистки Гали — Леня и я.
