завалинкам, хотя бы к одной из них и – достаточной по длине, был максимально свободным и подходящим.
Это повелось ещё с довоенной поры, когда о помещении клубного типа, пусть даже таком, какое изредка предоставлялось для молодёжи колхозом, оставалось только мечтать. По мере же того, как шла война, девчат по сравнению с численностью парней всё прибавлялось, и порой довольствоваться им приходилось присутствием на вечеринках ребят, только-только переступивших подростковый возраст, а то ещё и не переступивших его.
Тут-то и годилось подсказанное опытом, хотя из-за разрухи строительство нового жилья в селе вообще надолго замерло.
Нашей семье тоже бы не помешало извлечь пользу в заведённом порядке, поскольку сестре подошло время невеститься. Но – изба возводилась людьми другими, не нами. У них могли быть свои соображения. А для общений и встреч молодёжи находились места под другими избами; там, бывало, она не расходилась и могла шуметь хоть до утра и даже – при сильных похолоданиях.
Само по себе земляное прикрытие служило отличным утеплителем: из-под пола зимой не задувало; конечно, прилично чувствовали себя там и грызуны. Из опасений, что нижние венцы сруба слишком быстро загниют и истлеют, нельзя было обойтись без вентиляционных отверстий. В завалинках делали их дощатыми, одно-два по каждой стороне избы. Открытыми полностью они могли быть только в летнюю пору.
Чердак, образуемый соломенною крышею и потолком, так же, как и все иные части строения, выполнял важную свою роль. Что-то там могло храниться из ненужных или вышедших из употребления предметов, а также высушенное зерно. В нашем хозяйстве не было ни того, ни другого.
К верху ската поднималась дымовая четырёхгранная труба, из того же материала, что и печь. К ней, горизонтально по-над потолком, от пе́чи пролегал дымоход, гасивший искры. Труба и дымоход-гаситель обмазывались глиной.
Пол чердака присыпан был слоем поло́вы или – обмоло́та. Тем самым изба утеплялась ещё и сверху. До обновления слоя ничьи руки в семье обычно не доходили, из-за чего поло́ва приобретала вид трухи, почти что пыли. Также без особого хозяйского пригляда оставались труба с дымоходом, они ведь не были видны посторонним взрослым, а значит и молва по селу об их ненадлежащем содержании не распространялась, и таким образом из самого их места расположения вытекало, что к их починке, если она требовалась, относились, мягко говоря, халатно…
Скудный свет на чердак мог проникать только со стороны входа, куда приставлялась лестница. Вход, имевший форму отдельного небольшого двустороннего ската, прикрывался узенькой дощатой дверцей, и тогда тут повсюду наступал непроглядный мрак. Не смущаясь этим, мы со средним братом, а то и с ребятами из соседних подворий находили время потешиться на этой площадке, превращая её в игровую. При слегка открытой дверце на входе, а, бывало, её закрывали и на́прочь, устраивались догонялки, с невообразимыми криками, визгами и топотом. Увлекаясь, кто-нибудь натыкался на деревянное стропило, распорку, дымоход или трубу, так что лишь в редких случаях при беготне обходилось без ссадин и соответствующих слёз. Каждый, кроме того, основательно измарывался.
Были также любимы прятки. При этой игре её участникам требовалось замирать настолько, чтобы не допустить шуршания поло́вой и – кашля от поднятой вихрем пыли. Ссадины и другие досадные последствия были и здесь обычным явлением.
Мама и старшие брат и сестра не корили нас за такое наше сумасшествие, соглашаясь принимать его как весьма необходимое малолеткам. Я участвовал в подобных чердачных забавах не только у себя дома, но и в избах, где имел друзей сверстников. Там относились к нам по-разному строго, но почти каждый раз – нетерпимо.
Осмысливая эти ситуации, я получал, как мне могло казаться, представление о подлинности существа свободы, ощущаемой предметно, по конкретным поводам.
Дозволенности, какие допускаются по отношению к малым детям, малосильным или недостаточно здоровым людям, полезны и оправданны не сами по себе, как что-то равное доброму расположению или, может быть, неприхотливости при оценке тех или иных поступков; нет; речь должна идти о бо́льшем: о предоставлении непосредственно свободы, в противовес чему она, свобода, повергается недостаточно продуманными ограничениями, а как раз при отсутствии таких ограничений или когда они минимальны, проявляется то её почти неуловимое и как бы загадочное свойство, когда она заключает в себе урок, то есть несёт в себе воспитывающую функцию, даёт и облагораживает воспитание.
Неисчислимы варианты, когда нами воспринимаются дары дозволенностей и рядом с ними – яды неосмысленных запретов. Хотя есть мера и тому и другому, вместе они образуют то, из-за чего свобода в её конкретных видах всегда понималась и продолжает пониматься как что-то неразделимое, в постоянной смеси и потому – неотчётливое, неуловимое, ускользающее из сознания.
Удовлетворяясь дозволенностями, которыми сопровождались простые детские игры в доме нашей семьи, я, похоже, постигал великую тайну бытия, куда вмещается скрытая и как будто не должная быть раскрытой суть свободы, без которой мы не обходимся ни одной минуты.
Воспитательное её значение уже и в других аспектах я постигал на том же запылённом чердаке нашей избы. Там, хотя это было и редко, разместясь поближе ко входной дверце и даже совсем уж на верхней ступеньке лестницы, то есть – ближе к естественному свету, чтобы лучше виделись буквы и строки, мы собирались почитать книжные тексты, наиболее понравившиеся рассказы или короткие повести, понимая их каждый на свой лад и пробуя изложить о прочитанном своё мнение, каким бы оно ни было, а несколько раз, о чём я до сих пор неизменно вспоминаю с особенным воодушевлением, даже упражнялись в ро́ссказнях былей и небылиц, как на печи́, и тогда свет нужен не был, можно было даже и входную дверцу прикрыть, создавая хорошо подходившую для мероприятия темень.
Мы рассаживались на домыходе или прямо по́низу, на поло́вной трухе и, съёживаясь, как бы в желании отстраниться от некой серьёзной для нас опасности при острых поворотах устных импровизаций, требуя тишины и не давая себя перебивать, испытывали чувства приобщения к волшебствам и страшилкам, создававшимся нами же, но казавшимся реальными, происходившими перед нами, тут же, в темноте, так нас объединявшей и увлекавшей, будто осязаемой, чувствуемой на ощупь, стоило только получше вглядеться в неё или протянуть в неё руку…
Подобные удивительные случаи сборов были по-особенному удачными и эффективными, если их не требовалось резко и неожиданно прерывать из-за каких-то вменённых нам дел и обязанностей, то есть – когда этому лучше всего способствовали, к примеру, дожди или вообще сырая погода, но они вовсе исключались на чердаках других изб, кроме нашей, и, как
