Началась весна. Солнце поднималось все выше и выше, в полдень на припеке таяло, сугробы оседали, обнажались пни и чёрные кочки. А ночью опять замерзало, и поляны затягивались хрустящим зернистым настом. По этому насту каждый вечер выходили на боевое операции партизаны и каждое утро возвращались, докладывая о выполнении заданий и сообщая новости.
Так возвратились и двадцать четвертого марта. Старший группы доложил, что по деревням вокруг бродят какие-то парашютисты, разыскивая отряд Бати.
— Наверно, переодетые немцы. Опять провокация — таково было общее мнение. Но я все-таки отправил несколько человек в разведку: выяснить, что за люди. А чтобы враги (если это действительно враги) не принесли вреда другим отрядам и нашим помощникам в деревнях, послал еще человека в Амосовку к Виктору Стовпенку с приказанием организовать дополнительное наблюдение.
На другой день около полудня трех неизвестных вооруженных людей видели на дороге из Ковалевичей в Забоенье. Странно: немцы и полицаи не ходят мелкими группами по таким дорогам. Я выслал новую разведку…
А на базе жизнь шла своим чередом. В третьем часу был готов обед. Радуясь весеннему солнышку, бойцы разбрелись по поляне со своими котелками и мисками. Я тоже уселся на обсохшем пеньке, но едва взялся за ложку, как прибежали из охранения:
— На нашей тропе показались трое чужих.
— Ах, черт!.. Пообедать не дали! Приготовиться!
И, оставив миску, схватился за автомат. За мной побежал Перевышко.
Тропинка была кривая, и на изгибе ее еще на значительном расстоянии мы увидели Кобякова, который, щелкая затвором, кричал кому-то:
— Бросайте оружие! Стрелять буду!
Когда мы подбежали, он пожаловался:
— Товарищ командир, не бросают.
Неизвестные действительно не хотели подчиняться часовому и спрятались за сосны, очевидно, готовые к бою.
— А чего с ними канителиться! — громко, чтобы и незнакомцы слышали, ответил я. — Вот я их гранатой! — И поднял для броска РГД. — Бросай оружие!
В это время один из них замахал рукой:
— Бринский?.. Бринский!.. Комиссара не узнаешь!
Знакомый голос. И в тон ему еще более знакомым голосом закричал второй:
— Щербину не узнаешь!.. Бринский!..
Я опустил гранату и кинулся к ним навстречу. Это были свои. В первом я без труда узнал комиссара Корниенко. Он нисколько не изменился, только черные усики появились на его бледном лице. Вторым был наш товарищ по гурецким делам — Щербина. Широкая черная борода закрывала всю его грудь и придавала лицу какое-то совсем новое выражение, будто бы Щербина сделался цыганом.
Обнялись. Расцеловались. Они познакомили меня со своим третьим спутником:
— Новый товарищ — Сенька. Так и зови Сенькой… Инструктор. Будет учить наших людей подрывному делу.
— Добре. Будем знакомы. Идемте на базу, там расскажете.
— Вы сначала поесть дайте, а то у нас животы подтянуло.
— Накормим, накормим! В самый раз явились. У нас еще не остыла.
И сразу, еще на лесной тропинке, Щербина начал рассказывать о Большой земле, о наступлении, о настроении в Москве.
— Как двинули!.. Когда мы вылетали, только и разговору было: сколько сегодня населенных пунктов? Сколько сегодня пленных?.. В столовке там хорошая была девушка, а репродуктор у нее прямо над головой. Приходишь и спрашиваешь: «Катя, что сегодня?» — «Борщ», — говорит. — «Да нет — по радио?» — Она смеется. А на другой раз наоборот: «Что сегодня?» — Говорит: «Сухиничи и пятьдесят населенных пунктов». — «Да нет — на обед?» Она сердится: «Вас не разберешь: прошлый раз вы не про обед спрашивали»…
Мы знали о наступлении Красной Армии по сводкам Совинформбюро, но гости с Большой земли рассказывали о нем гораздо подробнее и живее. Они видели горы фашистских трупов, устилавших подступы к Москве, видели кладбища немецкой техники на местах только что отгремевших боев. Щербина и за обедом поминутно отрывался от миски и, размахивая ложкой, продолжал говорить. И сам он не мог утерпеть, да и мы не могли удержаться от расспросов: ведь мы так долго ждали, так долго и безуспешно добивались связи с Большой землей! Батя в свое время три раза посылал специальные группы — Архипова, Ковалева и Диканева, — от них не было ни слуху ни духу. Теперь выяснилось, что первые две группы не добрались до линии фронта, а из третьей уцелел только майор Диканев. Он и принес командованию известие о том, что мы живы, что мы боремся и ждем связи. Корниенко и Щербина, с которыми мы расстались еще в ноябре, присоединились к Красной Армии во время освобождения Опочек. А теперь снова прилетели к нам, и с ними еще три человека. Один — уже знакомый нам Сенька, остальные двое стерегут груз. Да, груз. Там есть оружие, боеприпасы, взрывчатка. Там есть и радиостанция, и шифр для нее. Теперь мы сможем не только слушать сводки Информбюро, но и сами будем посылать радиограммы на Большую землю. Но груз лежит прямо в лесу, где-то между Нешковом и Островами, и сторожат его только двое парашютистов. Надо выручать их. Вокруг них немецкие гарнизоны и полиция. Как бы не проведали! О десантниках уже знают. Щербина в одной из деревень слыхал краем уха, что бабы собираются искать в лесу парашютный шелк. Шелку нам, конечно, не жалко, но ведь за женщинами могут проследить, и тогда прости-прощай боевые гостинцы Москвы, прощай долгожданная связь с Большой землей!
Само собой пришло решение: немедленно идти за драгоценным грузом! Десантникам даже отдохнуть не дали, сразу же после обеда построились, готовые к выступлению. Корниенко вглядывался в лица — узнавал и не узнавал. Как изменился отряд! В ноябре прошлого года он почти целиком состоял из молодежи в военных шинелях. Теперь эти люди как будто возмужали, стали уверенней и строже. Кроме них, много стало теперь в отряде пожилых людей, бородатых белорусских крестьян.
— Деды поднялись, — вполголоса сказал мне Корниенко.
Я взглянул на суровые лица бойцов. Да, весь народ поднимается. И он не положит оружия, пока не прогонит врага. У фашистов нет прочного тыла. Не только здесь, но и в Германии не встанут на помощь Гитлеру простые люди. Катастрофа, угрожающая ему, приближается.
Об этом и говорил Корниенко в своем выступлении перед партизанами.
Сила Советской Армии состоит в том, что она едина со своим тылом и ведет не разбойничью империалистическую войну, а войну освободительную, справедливую, войну за мир и счастье всех народов. Благородные цели этой войны воодушевляют наших солдат, придают им силу, воспитывают самоотверженность; эти цели вызывают сочувствие у всех простых людей всего мира.
Все мы чувствовали, что слова эти относятся не только к регулярной армии, но и к партизанам, одетым в нагольные тулупы и домотканые свитки, вооруженным трофейными автоматами и берданками. Благородные и возвышенные цели объединяют теперь всех советских людей, где бы они ни находились. Ради них крестьяне оставляют дома и семьи. Эти цели зовут нас в бой и дают нам уверенность в окончательной победе.
