Встреча состоялась в январе в деревне Заборье, в глухую метельную ночь. На одном конце деревни пьянствовали полицаи, а на другом — их начальство в хате колхозника Богдановича дожидалось приезда партизан.
Около самой хаты нас встретил председатель колхоза Зайцев. Он тоже был в курсе дела, и сам подготовил эту встречу.
— Все в порядке. Заходите.
И мы — прямо из метели заиндевелые, в снегу, в клубах морозного пара — вошли в комнату.
На мне был тулуп, но под ним, за пазухой ватника, правая рука сжимала рукоятку пистолета. За мной протиснулся в дверь громадный детина Ильин, гремя пулеметными дисками, а потом вошли Ярмоленко и Кобышев с автоматами.
Василенко и Зубрицкий вскочили из-за стола. Конечно, они ожидали нас, знали, что мы явимся с оружием, и все-таки растерялись в первую минуту и невольно взглянули в угол, где — слишком далеко! — стояли их винтовки. Я перехватил этот взгляд и как можно проще и непринужденнее сказал:
— Ну вот и встретились. Можете чувствовать себя спокойно. Мы вас не тронем.
Уселись. Василенко сразу справился со своим волнением и в продолжение всего разговора держался свободно (по крайней мере, внешне), но Зубрицкий так и не мог успокоиться. Они были очень непохожи друг на друга. Василенко — ладный, подтянутый, с энергичным правильным лицом. Зубрицкий — неуклюжий, сутулый, низколобый и рябоватый; волосы подстрижены ежиком; плутоватые глаза бегают. Если Василенко производил впечатление авантюриста, умеющего притворяться благородным, то Зубрицкий выглядел жуликом самого мелкого пошиба: шкодлив, как кошка, труслив, как заяц. — Он и держался как-то приниженно, почти не говорил, ограничивался односложными ответами, но называл своего начальника в эту ночь не «господином бургомистром», а «гражданином Василенко».
С первых же слов я продиктовал им те условия, на основе которых мы согласны поддерживать с ними контакт, согласны не преследовать их и не мстить им. Вот эти условия:
1. Полиция нигде ни в чем не должна мешать работе партизан.
2. Выдать нам всех тайных агентов гестапо.
3. Сохранить в волости всех военнообязанных, не давать возможности немцам угнать их в Германию.
4. Всемерно противодействовать отправке мирного населения в Германию.
5. Собранные для немцев скот, хлеб и одежду не отправлять без нашего ведома.
6. Оказывать нам помощь оружием, боеприпасами и медикаментами.
7. К концу января достать нам два комплекта питания для радиостанции.
8. Информировать нас обо всех мероприятиях фашистов.
Василенко выслушал внимательно, а Зубрицкий — испуганно. Василенко даже записал все эти пункты в свою книжечку. Возражений никаких не было. Возможно, они и хотели бы возразить, но Зубрицкий не осмелился, а Василенко… Наверное, он и не собирался выполнять своих обещаний.
Потом они оба дали подписку, что будут всеми силами бороться с немцами и помогать партизанам. Кажется, Василенко даже вздохнул облегченно, закручивая на бумаге свой замысловатый росчерк: подписано — и с плеч долой.
Я тоже вздохнул: деловая часть свидания закончена, перемирие заключено. Но, как это ни странно, напряжение, царившее в комнате, не уменьшилось. Я никак не мог заставить себя почувствовать, что вот эти два человека, за которыми мы еще недавно гонялись с оружием и которые, в свою очередь, каждого из нас хотели повесить или расстрелять, сделались хотя бы на время нашими союзниками. Невольно мысль возвращалась к их винтовкам, стоявшим в углу, к пистолету, который лежал у меня за пазухой… А у них в карманах тоже, наверно, лежат пистолеты… Где-то за пеленой метели пьянствует сейчас таранковичская полиция, а у колхозного сарая двое моих товарищей ожидают меня, охраняя лошадей…
Василенко и Зубрицкий придвинулись поближе к столу, хозяйка зазвенела посудой, появилась бутылка вонючего самогона. Без самогона они не могут. А сейчас и нас пригласили. Но разве мы могли остаться в этой комнате и за этим столом вместе с ними?.. Одно только мне хотелось спросить у Василенко, и я спросил:
— Скажи — только без дураков, — откровенно, — что тебя заставило пойти в бургомистры?
Он вызывающе взглянул на меня и даже слегка улыбнулся.
— По совести скажу… Жить-то хочется. Теперь новые порядки, и надо ловить момент. Кто сумеет пристроиться — тот и выйдет в люди, сделается хозяином жизни… Если бы вот только не пришлось с партизанами канителиться…
— А народ?
— Что народ? Каждый сам за себя отвечает. Своя рубашка ближе к телу.
Спрашивать больше было не о чем.
С каким удовольствием вышел я после этого на свежий морозный воздух и подставил горячее лицо зимнему ветру и колючему снегу!.. Домой! В лагерь!
Вполне естественно, что мы не доверяли Васнленко, но весной, когда начали проводить мобилизацию в тылу врага, Батя дал мне специальное указание: вывести в лес и его вместе со всей таранковичской полицией. Была договоренность, что бургомистр сам подготовит своих людей. Выполняя приказ, я дошел до Таранковичей и послал к Василенко связного. Он не явился на вызов и даже не дал никакого определенного ответа. Я отправил второго связного, но оказалось, что Василенко уже арестован немцами. Я не верю, что Василенко на самом деле хотел идти в партизаны, считаю, что это было только очередным ходом в его хитрой двойной игре. Мое мнение подтверждается всем поведением Василенко, а также и тем, что после его ареста никто из его полицаев даже не попытался перейти к нам: наоборот, и с новым начальником они продолжали вести борьбу против народных мстителей.
И это было в то время, когда партизанское движение начало приобретать массовый характер. Люди не только шли к нам, но и организовывали самостоятельные отряды. В наши районы пришел Заслонов со своими железнодорожниками, возник отряд Кузина. Несколько позднее появился отряд Воронова и ряд других. Народ поднимался на борьбу, сметая всех фашистских прислужников.
Началась весна. Зимой этого года Красной Армией были целиком освобождены Московская и Тульская области и ряд районов других областей. Более чем из шестидесяти русских городов, из одиннадцати тысяч русских селений изгнаны были захватчики. Они отступали на запад, устилая трупами поля и дороги, и к весне 1942 года откатились на некоторых участках более чем на 400 километров. А советские войска уже вплотную подошли к Великим Лукам и Велижу, к Белому и Ржеву, к Орлу и Гжатску. Со стороны Витебска и до нас уже в тихие ночи доносился гул артиллерийской канонады.
Началась весна. Солнце поднималось все выше и выше, в полдень на припеке таяло, сугробы оседали, обнажались пни и чёрные кочки. А ночью опять замерзало, и поляны затягивались хрустящим зернистым настом. По этому насту каждый вечер выходили на боевое операции партизаны и каждое утро возвращались, докладывая о выполнении заданий и сообщая новости.
