Сам Андерсен в последние дни был весел, спокоен и полон благодарности за любовь и заботу, оказанную ему в доме, который на закате жизни стал для него родным.
Заупокойная служба состоялась 11 августа в соборе Богоматери при участии огромного числа людей и со всеми официальными почестями. Они как в зеркале отразили положение писателя при жизни. За гробом не шло ни одного родственника, поскольку их у него не было. Но зато в церкви рядом с гробом сидели король, кронпринц и ближайшие друзья, а кроме того, целый ряд иностранных послов, датские министры и депутации от муниципалитетов Оденсе и Копенгагена. На хорах стояли студенты со знаменами, вдоль стен — представители множества союзов и обществ. Друзья вынесли гроб из церкви, сразу за ними со знаменами шли студенты. Его не оплакивали родственники. Оплакивала вся Дания. В порту на рейде корабли приспустили флаги.
* * *
Андерсен оставил после себя немного наличных денег. Его скромное имущество пошло в наследство друзьям или было продано с аукциона. Некоторые его личные вещи можно увидеть в музее в Оденсе, например кровать, шляпу, верный баул и канат, который он в старости всегда возил с собой, чтобы спуститься в окно, если в гостинице случится пожар. Некоторые книги и альбомы попали в Королевскую библиотеку, где хранятся по сей день.
Из накопленного капитала (чуть больше 56 тысяч крон, что соответствует нескольким сотням тысяч в наши дни) часть разошлась по различным завещательным распоряжениям, а остальное получил Эдвард Коллин как основной наследник. Кстати, по тем временам это было не такое уж маленькое состояние, но оно было бы во много раз больше, живи Андерсен в более крупной стране и несколько позднее. Когда Диккенс однажды спросил его, какой гонорар заплатил ему датский издатель за «Импровизатора», Андерсен ответил: «19 фунтов стерлингов». «За лист?»— переспросил Диккенс. «Нет, за всю книгу». Диккенс потерял дар речи от изумления: «Боже мой! Ни за что бы не поверил, если бы не услышал от вас лично».
Бесчисленные переводы на все языки мира тоже принесли ему сравнительно немного, ибо в то время за пределами родной страны писателя не существовало охраны авторских прав (Бернская конвенция вступила в действие лишь в 1886 году). Перевод мог издать кто угодно, и писатель не имел ни гарантии качества перевода, ни возможности получить гонорар. Андерсен мог заключить договор с каким-либо иностранным издателем на определенную сумму за переводы своих произведений, но всегда шел на риск, что тот или иной литературный пират перепечатает перевод и выпустит его в продажу, не заплатив писателю ни гроша. Подобные незаконные действия были особенно распространены в Англии и часто нарушали планы хороших издательств. С этим пришлось столкнуться предельно честному лондонскому издателю Андерсена Ричарду Бентли{61}. Стоило ему выпустить новую книгу писателя, как на книжном рынке появлялось множество поспешных, но дешевых перепечаток. Из-за цены их покупали охотнее, чем подлинные издания Бентли, и тем самым Андерсен оказался в парадоксальной ситуации, когда его популярность мешала продолжению издания его произведений на английском языке: Бентли боялся их выпускать, потому что только терял на них. Кроме того, сказки Андерсена одна за другой переводились на английский и другие языки, когда сам писатель и не подозревал об этом. За пределами Дании он был бесправен. Лишь благодаря своей экономности он вообще мог что-то оставить после себя. Живи он в наши дни, он стал бы миллионером еще в самом начале своей карьеры.
Иногда возникает искушение спросить, а что вышло бы из Андерсена, если бы он не вырвался из чересчур тесного Оденсе, — талантливый, но пустой оригинал? Полубезумный человек, вроде умалишенного деда? И что случилось бы с ним в Копенгагене, если бы его не вытащили на сушу милосердные люди вроде Рабека и Йонаса Коллина? Он мало на что годился в жизни, даже на то, чтобы стать актером, как он того страстно желал. Он мог быть только писателем.
Андерсен был лучше приспособлен к этой профессии, чем сам вначале понимал. Необузданная потребность к выражению настроений и переживаний была плодом великого творческого дарования, помогала использовать свои языковые возможности, будила буйную фантазию. Он отличался большой любовью к поэзии, писал легко, без трудностей и от рождения был наделен значительным художественным чутьем. Он был открыт для впечатлений и умел впитывать их. Благодаря бедности в юные годы он очень рано приобрел жизненный опыт, которому позавидовали бы его коллеги писатели, если бы понимали, какой это багаж. У него было достаточно событий, настроений и личных проблем, чтобы о них писать.
Поначалу он думал, что для писателя достаточно быть восторженным и следовать побуждениям фантазии, утверждал «Догму о непорочном от разума зачатии», как однажды выразился злой язык. В этом была доля истины, поскольку Андерсен действительно в большой мере зависел от вдохновения. Его жизнь была постоянной сменой вдохновения и мертвых периодов. Когда новое произведение «появлялось у него в голове», как он сам однажды выразился, он часто замечал это по нервности и беспокойству, которое длилось до тех пор, пока он не начинал писать, и тогда он страшно спешил и лихорадочно работал, чтобы удержать идею или настроение и придать им форму. Затем наступали, как он говорил, усталость и лень. Это состояние духа он описал в сказке «Блуждающие огоньки в городе».
Когда на него находило вдохновение, он писал много и удачно, но недолго. Многие его гениальные сказки написаны сразу одна за другой. «Соловей» был написан всего за сутки. Как он сам рассказывает, идея «Истории одной матери» пришла ему в голову на улице и приобрела очертания при записи. Работая над романом «Только скрипач», он позволял самым разным настроениям влиять на развитие событий и судьбу героев, и роман стал — по его собственному мнению и по мнению читателей — одним из его самых удачных крупных произведений.
Однако он быстро осознал, что одного вдохновения все-таки недостаточно, и чем старше становился, тем строже был к себе, тем более тщательно продумывал и прорабатывал свои наброски. Путевые заметки «По Швеции» были результатом продолжительной и трудной работы с языком и формой, а многие сказки переписывались по несколько раз, прежде чем писатель оставался доволен. Он всегда рвался читать друзьям свои произведения еще и для того, чтобы увидеть, как их принимают, и послушать, достаточно ли отшлифован язык; потом он шел домой и исправлял.
