Все наш «граф» знает! — презрительно сказала на весь класс Виктория Сергеевна, — даже паровозы. Лучше бы вел себя поскромнее!
А вскоре после этого была контрольная — сочинение на свободную тему. Я выбрал тему по своему любимому «Фаусту» Гете. Изучал снова это произведение по подстрочному переводу, который имелся в нашей домашней библиотеке, чтобы не упустить какую-нибудь «тонкость» на немецком языке. В результате — четверка, несмотря на отсутствие грамматических ошибок.
— Тема эта неактуальна, — пояснила Виктория Сергеевна, — «Фауст» устарел для советского человека, это тебе не «Как закалялась сталь»! Молодцы ребята и девочки, которые выбрали эту тему!
Учителя, будьте же принципиальны, ведь ученики вырастут и все вспомнят про вас!
На экзаменах я не стал «выпендриваться» и сдал все на пятерки.
Наступил выпускной вечер. Это был не бал, как теперь это вошло в традицию, а ужин с обильной выпивкой, что было предпочтительнее для учителей и родителей. Активисты-родители собрали с нас деньги и устроили ужин отдельно для нашего класса в доме напротив школы, принадлежащем вместе с садом одному из родителей наших учеников. Большой стол был поставлен в саду под виноградником, на котором закрепили электролампочки.
Бочка с вином стояла в сарае, и вино носили на стол, набирая его в кувшины. Пригласили учителей, которые вели у нас занятия последние годы, конечно же, классного руководителя, активистов-родителей, и одного из завучей, который оказался уже достаточно пьян.
Первый тост предоставили завучу Баграту Сократовичу, как начальнику. Завуч был огромен, толст, со зверским выражением лица, и прозвище ему было — Геринг. Глаза его постоянно были налиты кровью, особенно, когда выпьет, то есть и сейчас. Он поднялся, чуть не опрокинув стол, и медленно, значительным голосом произнес тост, но совсем не тот, что от него ждали.
— Сегодня вы получили эту грязную бумажку, — сказал он с таким презрительным выражением лица, что в мимике ему бы позавидовал сам Станиславский, — но не думайте, что вы с этой бумажкой умнее, чем были без нее. Какими дураками вы были, такими и останетесь! За исключением, может, трех-четырех, — исправился завуч, поняв, что перегнул палку. — Главное, как вы себя покажете в жизни, чего добьетесь. И не надейтесь, что эта грязная бумажка (он, видимо, имел в виду аттестат), вам поможет стать достойными людьми!
И Геринг, испив огромный бокал, грузно сел на свой табурет. За столом установилась гробовая тишина. Только классный руководитель, учительница английского языка Эсфирь Давыдовна, робко высказала мнение, что уважаемого батоно Баграта надо понимать иносказательно, что он хотел сказать совсем другое …
Тут я почувствовал, что наступило время моего высказывания о школе, больше я это не сумею сделать при всех присутствующих лицах. Я поднялся с бокалом и громким, авторитетным голосом («граф», все-таки!) произнес:
— Я уже не ученик, и от уважаемых учителей и завуча больше не завишу. И поэтому не сочтите за лесть то, что я скажу!
Разволновавшиеся, было, учителя, успокоились, услышав слова о лести. — Не дождетесь!
— Я считаю, что уважаемый Баграт Сократович, как всегда, прав. Недаром он поставлен начальником и лучше других знает и людей и учебный процесс, — Геринг поважнел так, что стал похож на потолстевшего Гитлера, — я расскажу про мою грязную бумажку, то есть аттестат. У меня все пятерки, но по Конституции СССР — тройка! Шуандер опустил глаза, утопив свой взгляд в вине.
— Может ли такой ученик иметь почти все пятерки, справедливо ли это? Как можно не зная Конституции СССР, даже не сумев ее пересдать в одиннадцатом классе, получить пятерки по всем остальным предметам? Это аполитично, тем более, все знали, что мои предки были графами — эксплуататорами народа! Я считаю, что аттестат мой — это несправедливая грязная бумажка. Но, как пожелал наш батоно Баграт, я постараюсь и с этой грязной бумажкой стать достойным человеком. Спасибо ему за теплые напутственные слова! — и я, стоя, выпил свой бокал. Нектаром показалось мне это кислое вино «Саперави», я сумел высказать то, что я о них думаю, о моих наставниках. Могу считать себя отмщенным, как граф (надо же — и он граф, хотя и «липовый»!) Монте-Кристо.
Тосты, которые следовали после моего, показались мне жалким блекотаньем, я их слушать не стал, и мы — князь Асатиани, барон Фрайберг и я
— захватив с собой закуски, отправились в сарай, поближе к бочке с вином. Препятствовать этому никто не стал, более того, как мне показалось, что за столом облегченно вздохнули.
— Что с этими «глехами» сидеть, недостойно нас это, — заметил князь, и мы одобрительно закивали, — тем более, здесь ближе к первоисточнику! — и он указал на бочку.
Скоро к нам присоединился и Геринг, настоящей фамилией которого была Мегвинет-ухуцеси, что означает должность царского виночерпия, это бузусловно княжеская фамилия. Геринг заслуживал своей фамилии — мне кажется, что он один мог бы выпить целую бочку.
— Ребята, я вам так скажу, — продолжил он в сарае, — я хоть и грузин и предки мои для Грузии немало сделали, не оставайтесь здесь, уезжайте лучше в Россию, там воздух чище, там дышать легче. А лучше — бегите, если сможете, за границу — в Европу, Америку, Австралию — там настоящая жизнь. У нас в Грузии сейчас гниение, а не жизнь! — И Геринг, могучий Геринг, заплакал …
Тогда я подумал, что он преувеличивает. Но наступит время, когда я пойму, насколько он был прав, и буду благодарен за совет — бежать в Россию. За границу я не ушел — но туда уехали мои ученики. Я «прирос» к России, — «отечества и дым мне сладок и приятен»!
Под утро я, шатаясь, дошел домой. Меня проводили князь и барон, более устойчивые к вину. Геринг так и заснул в обнимку с бочкой, и поднять его не было никаких сил.
— Все, — подумал я дома, — со школой покончено, нужно срочно стряхивать с себя старую кожу, как это делают змеи. Сейчас говорят — «изменить имидж». Чтобы со всем старым было покончено, чтобы начать новую свежую жизнь!
Я выбросил мои стиляжьи «тряпки», подстригся под «полубокс», сбрил идиотские усики. Без волос, усиков и глупой, уродующей одежды, я стал, наконец, похож на спортсмена-силовика.
— Фу, — брезгливо заметила мама, — у тебя шея толще, чем голова!
— Ничего, ответил я, — не шея на голове держится, а голова на шее!
Я надел трикотажную рубашку — «бобочку», черные стандартные брюки, спортивные ботинки-штангетки. Часы надел, как люди, на левую руку. В таком виде я и пошел на собеседование к проректору Сехнишвили, который сделал тогда какую-то отметку напротив моей фамилии.
