— А зачем это Вам? — удивился Утесов.
— Ну, я же тоже артист! — отрекомендовался я.
— Да-а-а? И чем же Вы занимаетесь?
Я пою, Леонид Осипович. Может быть, Вы когда-нибудь меня услышите…
— Может быть, и услышу, — вежливо закончил разговор Утесов.
…Следующая встреча состоялась в 1964 году. В Москве проводился конкурс на лучшую советскую песню и на лучшего исполнителя. Я выступал с композитором Аркадием Ильичем Островским и пел песню «Атомный век». Председателем жюри был Утесов. Нам присудили вторую премию. Первую премию получили Лученок и Вуячич. Я, естественно, был счастлив…
Прошло какое-то время, и я оказался в гостях у Бориса Брунова, с которым дружил всю жизнь. Брунов жил с Утесовым через стенку. Сидим, болтаем. Заходит Леонид Осипович. «О-о-о! Садитесь, Леонид Осипович», — пригласили хозяева Борис Сергеевич и Марья Васильевна. Утесов сел и неожиданно говорит: «А я видел Ваше выступление по телевидению, Иосиф. Молодец! Вы мне понравились». «Большое спасибо, Леонид Осипович. Если бы Вы знали, как мне приятно это слышать!» — с волнением произнес я. Это сейчас Сталин не Сталин, Гагарин не Гагарин, Утесов не Утесов… А тогда все, не только я, никогда не теряли понимания: кто есть кто!
Утесов зашел к Брунову прямо в домашнем халате. Быстро было организовано застолье с выпивкой и чай. Пили, надо сказать, немного. Да это и не нужно было, как бывает нужно, когда хотят поднять собравшимся настроение. И так было жутко весело. Утесов, если его компания располагала, мог выдавать такое, что от смеха становилось не по себе. И вот в тот раз, помню, шепчет мне Маша Брунова: «Иосиф, попроси Леонида Осиповича, чтобы он „рассказал“ песню „Из-за острова на стрежень“.» Я говорю: «Что значит — рассказал?» Она: «Именно рассказал…» Я попросил. «Э-э-э, ладно, Маша, прекрати», — попытался отбиться Леонид Осипович. Однако мы так дружно стали упрашивать, что деваться ему было некуда, и он согласился…
Как же интересно он это «рассказывал», с ума можно было сойти. Мы обхохотались.
— Как думаете Ви, что было би, — начал он с одесским еврейским акцентом, — если би Стенька Разин проснулся би и оказался би Сеней Ройзман?… Вот просипается Сеня Ройзман и говорит: «Голова у мене болит… Голова у мене болит… Ганэф[1], иди сюда! Шо я вчера делал?
— Пили…
— Пили? А де мы пили?
— Ну как… де мы пили? На корабле мы пили…
— На корабле? А как мы оказались на корабле?
— Ну как? Мы выплыли…
— Откуда мы выплыли?
— Из-за острова…
— Из-за… Эти мои еврейские штучки — „из-за“… Нет, чтобы прямо, мне нужно обязательно из-за… И куда мы плыли?
— На стрежень…
— На стрежень? На стрежень меня потянуло… А шо ти так кричал: „Нас на бабу променял?…“ То же мне товарчик! Кричать такое. Слушай, а там, по-моему, какая-то девушка была.
— Да… Была… Шамаханская княжна.
— Шамаханская княжна? И шо такое? Шо с ней стало?
— Та вы ее за борт выбросили.
— Я? Выбросил женщину? Что ты говоришь такое? Перестань! Нельзя так! Ой! И так голова болит…»
У Леонида Осиповича было много таких рассказов, в которых он переделывал разные знаменитые песни на «новеллы» подобного характера.
Когда у нас с Нелей было 10-летие свадьбы в ресторане «Прага», я пригласил Утесова. К тому времени мы уже сдружились. Он бывал на моих концертных премьерах и относился ко мне очень дружески. И вот, когда Леонид Осипович согласился быть тамадой на нашем свадебном юбилее, он сказал: «Я хочу публично извиниться перед Иосифом…» Все, конечно, притихли от таких слов: Утесов, публично, перед Иосифом… А Утесов говорит: «Он об этом не знает, и, слава Богу! Но когда Аркаша Островский в 64-м году после конкурса пришел ко мне и спросил: „Как Вам понравился мой солист?“ — я ему ответил: „Ну, шо тебе сказать про твоего солиста Кобзона? Бог дал ему голос и послал его на…“. Так вот, я хочу сейчас публично извиниться, Иосиф. Я был не прав! Но мы все ошибаемся. Прости!..»
Так получилось, что в 1982 году я вернулся из поездки по Африке. Там случился у меня тепловой удар. Я выступал перед нашими рыбаками прямо на траулере в океане. Мне говорили: «Нельзя петь больше 15 минут. Здесь африканское солнце, и ты должен с этим считаться. Уходи! Не стой долго на сцене!» Я сказал: «А-а-а… Ерунда!» Брунов вел концерт. Все были в шапочках. Один я вышел без головного убора, да еще в «тройке». И… через час меня долбануло. Солнечный удар. Меня отнесли в каюту. А за рубежом тогда работали, естественно, «блатные специалисты». И какая-то медсестрица от волнения, что артист помирает у нее на глазах, решила ввести мне хлористый кальций. Ее «автограф» у меня по сей день есть. Ну и… промахнулась, и вколола мне его в мышцу. Начался некроз, омертвление мышцы. Рука отказала. Когда я вернулся из Африки, меня госпитализировали. Я лежал в клинике. А Леонид Осипович лежал в Кремлевке. Пришел проведать Брунов и говорит: «Ну надо же… Теперь надо бегать и туда, и сюда…»
И дает мне телефон в палату Утесова Я стал ему звонить из своей палаты. Так мы переговаривались несколько дней. Я ему рассказывал историю про Африку и… анекдоты. Последний анекдот я рассказал Леониду Осиповичу за несколько часов до его ухода из жизни. Вот как бывает.
…Я еще еле ходил, но на время вышел из больницы, чтобы проводить его в последний путь. Вот его проводили достойно! Вот у него на похоронах народу было много! Он до последних дней оставался кумиром. На эстраде он первым получил звание Народного артиста Советского Союза. Было это так.
Отмечалось его 70-летие в Театре Эстрады на Берсеневской набережной. И вдруг радостное сообщение ведущего: «Товарищ уважаемый юбиляр! К Вам в гости приехала Министр культуры СССР Екатерина Алексеевна Фурцева». После этих слов на сцену выходит элегантная красивая Екатерина Алексеевна (а она действительно была очень красивая), подходит к микрофону и говорит: «Указ Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик. За заслуги и т. д.». Зал вскочил в едином порыве. Что творилось — передать невозможно. Он был по-настоящему народным!
После ухода Высоцкого вокруг его похорон распространяется столько слухов, что лучше рассказать все, как было, чем развеивать каждый из них. Тем более что невольно я оказался в самом центре событий. 25 июля 1980 года в 8 утра мне позвонили близкие друзья Высоцкого Сева Абдулов и Валерий… Нет, не Золотухин. Валерий Янклович. Позвонили и сообщили о наступившей трагедии, о том, что в 4 часа не стало Володи. Потом сказали, что семья очень просит, чтобы его похоронили на Ваганьковском. А для того, чтобы похоронить на Ваганьковском, нужно было обязательное разрешение Моссовета. Во-первых, кладбище закрытое. Во-вторых, по статусу Володя… как бы… не подходил, потому что у него не было никакого звания…
