Дурное расположение духа союзников не ограничивалось впрочем, областью информации. Так, отправив в Лондон телеграмму, чтобы срочно вызвать моих коллег, которых я хотел ввести в правительство, я целых десять дней прождал их напрасно: под разными предлогами англичане старались задержать их отъезд. Впрочем, и в самом Алжире английское правительство, по собственной ли инициативе или нет, не особенно благосклонно взирало на нашу деятельность.
Едва только 30 мая мы приземлились в Буфарике, как я тут же узнал, что Черчилль, а вскоре и Иден секретно прибыли в Алжир. Черчилль поселился на уединенной вилле, получая конфиденциальную информацию о ходе наших споров через генерала Жоржа. Но когда Французский комитет был организован, премьер-министр дал о себе знать, пригласив 6 июня меня и Жиро, так же как и комиссаров, на так называемый «загородный» обед. Отклонить это приглашение помешало мне только уважение к особе премьер-министра. Когда я заметил Черчиллю, что его присутствие здесь в эти дни и в этих обстоятельствах нас несколько удивило, он заявил, что даже и не пытался вмешиваться в дела французов. «Однако, — добавил он, — военная обстановка обязывает английское правительство знать, что происходит в той важной зоне коммуникаций, каковую представляет собой Северная Африка. И мы приняли бы свои меры, если бы произошла какая-нибудь резкая встряска, ну, скажем, если бы вы вдруг взяли да проглотили Жиро», это отнюдь не входило в мои намерения. Да, я твердо решил добиться того, чтобы французское правительство было действительно правительством, но я намерен был действовать постепенно, по этапам и вовсе не из страха перед заграницей, а по соображениям национальных интересов. Я надеялся, что сумею побудить и генерала Жиро соблюдать общий интерес. Хотя он слишком уж медлил, я всегда рассчитывал сделать так, чтобы он играл первую роль в военной сфере при условии, что он ограничится этой областью и получит свой пост из рук французских властей.
По правде говоря, он не мог бы стать настоящим главнокомандующим, и я жалел об этом больше чем кто-либо, но что поделаешь! Стратегия союзных стран предполагала на Западе лишь два реально мыслимых театра — Северный и Средиземноморский. А мы, увы! не были в состоянии поставить достаточное количество сухопутных, морских и воздушных сил и не могли поэтому требовать, чтобы французский генерал был на одном из этих фронтов главнокомандующим в прямом смысле этого слова.
Людей нам, конечно, хватало. При желании мы могли бы провести набор среди мужественного и преданного Франции населения. Но наш наличный состав кадровых офицеров и специалистов военного дела жестко ограничивал число наших соединений. К тому же не в наших возможностях было вооружить и экипировать их. По сравнению с силами, которые выставит для настоящих военных действий в Италии и Франции каждая из двух союзных держав, наши силы не могли играть первенствующей роли. В частности, наши сухопутные войска в течение долгого времени будут составлять не больше армейской группы в лучшем случае. Не было поэтому никакой надежды, что американцы и англичане, будь то на Севере или на Юге, согласятся поручить французскому командующему общее руководство операциями.
Бесспорно, все могло бы быть иначе, если бы в июне 1940 облеченное законной властью правительство республики вместе с центральной администрацией, вместе с дипломатией, во главе полумиллиона человек, которые заполнили бы сборные пункты, перебралось бы в Северную Африку, вместе с боевыми частями, которые можно было бы переправить морем, со всем своим военным и торговым флотом, с экипажами истребительной авиации, с экипажами бомбардировщиков. Последние, впрочем, и в самом деле прибыли сюда, но их заставили вернуться обратно, чтобы отдать самолеты в руки захватчика. Золотого запаса и кредита, которыми располагала в то время Франция, хватало, чтобы закупить в Америке обильную технику в ожидании ленд-лиза. Благодаря этим средствам, а также и тем, которые уже находились в Алжире, Марокко и Тунисе и на Ближнем Востоке, в Северной Африке можно было бы вновь образовать внушительный военный кулак под защитой морских просторов и под прикрытием французской и английской эскадр, в частности сотни подводных лодок. Таким образом, союзники, которые по нашей просьбе и на целый год раньше расположились бы вместе с нами на наших исходных базах во Французской Северной Африке, вполне естественно признали бы тогда на этом театре войны верховную власть французского генерала или адмирала.
Но ужасающая паника, а затем гибельное разложение привели к тому, что не были переброшены в Африку еще имевшиеся в нашем распоряжении средства, а большинство находившихся там военных кадров было выдано врагу или демобилизовано. Гражданские власти и военное командование были выданы на милость врага, было приказано встречать союзников орудийными залпами. Все это заранее лишило Францию ее важнейшего шанса, как, впрочем, и многих других. Никогда еще я не испытывал такой горькой печали, как при мысли обо всем этом.
Однако если опытность и способности генерала Жиро не могли полностью проявиться в ходе военных операций, он все же вполне мог оказать нам большие услуги. Для этого он должен был, отказавшись от поста председателя правительства, выполнять в качестве его члена функции министра вооруженных сил или же, поскольку он был не склонен играть административные роли, стать генеральным инспектором наших сил и одновременно военным советником при Комитете и представлять его в межсоюзном командовании. Должен сказать, что хотя я не возражал против первого решения, я считал, что второе более подходит для него. Несколько раз я предлагал генералу Жиро оба этих поста на выбор, но он не хотел добровольно выбрать ни того, ни другого. Его иллюзии, воздействие известной среды и определенных интересов, влияние союзников — все это вместе взятое побуждало его настаивать на своем желании по-прежнему самолично и полностью распоряжаться армией, а то обстоятельство, что ордонансы и декреты шли за нашими двумя подписями, позволяло ему препятствовать власти сделать что-либо без его согласия.
Поэтому Жиро неизбежно должен был оказаться в одиночестве и на заднем плане, и в конце концов, ограниченный рамками, которых он не хотел признать, и, с другой стороны, лишенный поддержки извне, которая и была причиной его головокружения, он решился уйти. Что касается меня, то я не без сожаления вынужден был заниматься этим тягостным делом, слишком больно затрагивающим этого великого солдата, к которому я всегда испытывал уважение и признательность. На том пути, который вел к единению родины, я не раз сталкивался с личными проблемами, когда чувства не справляются с требованиями долга, а долг не считается с их ранимостью. Но могу сказать, что никогда еще мне так дорого не обошлась необходимость применять железный закон национальных интересов.
