— Сэм, прошу прощения. Мне немного не по себе из-за всего того, что свалилось на меня. Вы сказали, что уже что-то написали для газеты?
— Да.
— Хотите сказать, что написали о вашем разговоре, когда вы были в Стэмфорде?
— Да.
Я перевел дух.
— Сэм, если папа что-то и говорил вам, а я не сомневаюсь, что так оно и было, то он говорил вам это как своему биографу. А не как репортеру «Нью-Йорк таймс».
Я уже видел заголовок: «В свои последние дни Бакли думал о самоубийстве». Отлично. Но едва это появится, не пройдет и полминуты, как все закричат «Бакли убил себя». Это не моя сыновняя истерика. Такова Америка.
Несколько лет назад я написал книгу об НЛО и кое-что разузнал о «свидетельствах», имеющих хождение у нашего великого и доверчивого народа. Немного я почитал и об убийстве Кеннеди. Грубо говоря, одинаковый процент американцев верит в НЛО и в то, что ДФК был убит в результате преступного заговора. (75 процентов.)
Я знал, что писатель Сэм Таненхаус берет свои факты не с потолка, однако, учитывая то, что американцы частенько соединяют несоединимое, я имел законное право бояться, как бы многие из них не пришли к выводу, будто Лев Правых сам свел счеты с жизнью. Эту историю я не хотел читать в газете, а потом увидеть, как ее мусолят в киберпространстве. Честно говоря, было еще и другое. Отец умер всего сорок восемь часов назад, а Сэм уже ставит меня перед фактом.
Сэм выдержал паузу.
— Поэтому я позвонил вам.
— Значит, так, Сэм, — проговорил я, включая четвертую скорость, — полагаю, что, если подобная история появится в газете, очень многие люди будут расстроены.
— Вы полагаете?
— Да. Одно дело, если бы она появилась на странице 684 или на какой-нибудь другой странице в вашей биографии. У вас есть полное право включить ее в книгу. Но совсем другое дело, если она появится в «Нью-Йорк таймс» как новостная статья. Люди склонны делать выводы, не согласуясь с официальными документами.
— Я понимаю, — произнес Сэм. Опять пауза. — Но должен заметить, что на меня давят Билл Келлер и Джилл Абрамсон. (Главный редактор и редактор номер два в «Таймс».)
— Что ж, Сэм, — произнес я холодно, — тогда я буду разговаривать с вами как литературный душеприказчик своего отца. Полагаю, могу с уверенностью сказать, что не только они давят на вас.
Это была прямая угроза закрыть архив Уильяма Ф. Бакли-младшего в Йеле, в котором было около 550 футов (линейных) его бумаг. Сэм терял лет шесть, которые мог бы там поработать. Однако если ему прикроют доступ к документам, он перестанет выступать на авансцене, перейдет во второразрядные актеры, и ему будет не до заголовков на первых страницах. Обычно я не угрожаю, но другого оружия под рукой не нашлось.
— Ладно, — произнес Сэм после долгой паузы. — Я принимаю ваши условия. И ценю то, что вы поставили меня в известность насчет них.
На этом мы закончили разговор. Меня трясло. Всему свету было честно сказано, что Уильям Ф. Бакли-младший умер за письменным столом в процессе работы. Теперь надо было полностью отмести всякие слухи о самоубийстве. При любом удобном случае я размахивал свидетельством о смерти, чтобы блогеры и папарацци не могли сказать: «Что? А почему бы не поднять продажи?» Тогда я встал и принялся ходить по комнате. Итак — ничего не поделаешь — я объявил войну биографу моего отца и, заодно, редактору наиболее влиятельного «бук ревю» нации.
Спустя пару часов, когда я ехал на машине в Шэрон, чтобы выбрать место для могилы, но все еще брызгая слюной от злости, Сэм сбросил мне голосовое сообщение на почту. Тон у него был примирительный, даже сердечный. Он произнес: «Я хорошенько все обдумал и решил не печатать эту историю. Я хотел сказать вам это и еще раз поблагодарить за то, что вы объяснились со мной по этому поводу». Я отослал ему электронное сообщение и с такой же вежливостью поблагодарил за понимание.
Через несколько месяцев глава Сэма о Йельском периоде жизни моего отца появилась как «заглавная» статья в журнале «Йель аламни». Она была блестяще написана, привела меня в восхищение и доказала, что Сэм, как великолепный писатель, достоин выбранной им темы. Не могу дождаться, когда книга выйдет в свет.
Глава 20
Многовато сюрпризов на утреннюю голову
Однажды утром, когда я в Шэроне разговаривал с падре, который, как выяснилось, был строгим противником «зимних похорон», зазвонил телефон, и я услышал голос очень известного писателя, старого приятеля моих родителей. Мой собеседник был до того расстроен, что едва мог говорить. Он что-то, литературно выражаясь, лопотал о каком-то проступке Гора Видала, давнего соперника моего отца.
— Я в ужасе. Не знаю, что и сказать. Гора я знаю с двадцати лет. Всем известно, что он много пьет и может быть последней сволочью, но такое… Это отвратительно. Не понимаю, что на него нашло.
Речь была о заметке в утреннем выпуске «Нью-Йорк дейли ньюс»:
Жестоко даже по меркам Гора Видала, он пишет на TruthDig.com, что основатель «Нэшнл ревю» был «истеричной королевой» и «американским лжецом мирового класса, а также упоминает, будто Бакли часто напивался и терял контроль над собой». Видал обвиняет «усталых наемных лошадей» из «Ньюсуика» в том, что они поддались уговорам «отвратительного», «безмозглого» сына Кристофера и поместили статью о его отце, а также фотографию на обложке. Видал заключает: «ПОКОЙСЯ, УФБ, — в аду».
Как говаривал Берти Вустер,[58] многовато сюрпризов на утреннюю голову. Я был озадачен и придумал только одно: поток обожания, уважения, любви к УФБ довел старика Гора до того, что он от ярости сверзился с ближайшей скалы. Этот взрыв слюны и пены пришел в противоречие с первой фразой последних воспоминаний Гора: «Двигаясь — искренне надеюсь, — я все ближе к двери с надписью „Выход“». Однако меня требовали более важные дела: переговоры со священником в Шэроне. И еще надо было договориться с органистом.
Папа был серьезным музыкантом-любителем (рояль, клавесин) и большим любителем Баха. На клавесине он играл с Симфоническим оркестром Феникса. Может быть, это было и не самое удачное выступление, но надо отдать дань его наглости. И — о боже! — как он готовился. По три часа в день в течение целого года он проводил за инструментом. Потом он сказал мне: «Никогда еще я так не трудился». Об этом его достижении хорошо говорили многие слушатели.
Он переделал определенные музыкальные вещи под свою похоронную мессу. Органистом в Шэронской церкви была милая пожилая дама, которую как будто звали Пруденс. Когда я попросил Пруденс посмотреть музыку, она не узнала ни одного произведения. Ни одного. В какой-то момент мне даже пришлось промурлыкать мелодию (Сюиту № 3, или Air on a G String) Баха. Она долго молчала. Тогда я извинился перед Пруденс за то, что подверг ее звуковой пытке, но на этом я не остановился. Несомненно, она предпочла бы пытку водой моему исполнению Канона ре мажор Иоганна Пахельбеля, кстати тоже неизвестного ей. Я вспомнил, как папа дружил с Розалин Тюрек и Алисией де Ларрохой, не считая других музыкальных светил, и как они однажды «обманом» добились того, что Владимир Горовиц без подготовки сыграл, причем божественно, «Бог нам прибежище и сила»,[59] что у Пруденс звучало так, будто она играла на казу. В отчаянии я позвонил Рику.
