Потом, вспоминая веселые, бесшабашные дни съемок «Гастролей», Высоцкого в роли шансонье Бенгальского (а заодно и революционера-подпольщика Николая Коваленко), Кира Георгиевна качала головой и вновь повторяла: «Сложно, очень сложно не влюбиться… Нужно очень сильно держать себя в руках».
Роль ей действительно придумали. Просто на бегу, по ходу съемок. Совсем крошечную, даже без имени – просто жены или верного друга-соратника одного из руководителей одесского большевистского подполья. Пара крупных планов, две-три реплики – и все. Зато какая атмосфера царила на площадке! Уходить не хотелось. Высоцкий был неугомонен. Без конца фонтанировал новыми идеями (успевая многозначительно подмигнуть при этом: «Большие фонтаны!»). Придумывал сюжетные ходы, какие-то мизансцены, сыпал шутками, учил цыган, как нужно петь его вариант песни «Эх, раз, еще раз, еще много-много раз…», рычал на сценариста…
Как бы между прочим, тайком сообщил ей, что рекомендовал Юнгвальд-Хилькевичу не слушать всяких «советчиков подавлять всех интеллектом, а при отсутствии такового – угрожать всеми возможными средствами, включая шантаж. Или припугнуть, что править сценарий будет Муратова…».
Не обижайся, Кир…
Она с интересом наблюдала за ним, радовалась его веселости, доброму настроению, приветливости, энергии: «Он был очень целеустремленный, дисциплинированный, жесткий в своем расписании человек. Не было никаких капризов, он ни разу не поставил группу в человечески или производственно сложную ситуацию и всегда старался сделать атмосферу приятной, удобной и продуктивной…
Но был человеком закрытым. В компании – незаметен, и вовсе не стремился быть лидером, душой общества, находиться в центре внимания – до того момента, пока не брал гитару и не начинал петь. Потрясающе интересно, замечательно было видеть, как он поет, и находиться в этот момент близко от него. То есть видеть лицо, руки, гитару, эти надувавшиеся жилы и всю, так сказать, силу и напор души, которая, казалось, вот сейчас разорвет эту материальную оболочку и улетит куда-то, как птица. Это было самое сильное впечатление. Вот тогда мироздание сразу переворачивалось, происходил резкий перевод фокуса и света, и Высоцкий становился солнцем вселенной и затмевал все остальное. Вот именно на этот момент, а потом, перестав петь, он снова уходил в тень…»
… Леди, джентльмены, я готов стократ
Умереть и снова здесь родиться!
Всё в Одессе: море, песни,
Порт, бульвар и много лестниц,
Крабы, устрицы, акации, maisons chantees.
Да, наш город процветает,
Но в Одессе не хватает
Самой малости – театра-варьете!
По окончании съемок «Опасных гастролей» режиссер Георгий Юнгвальд-Хилькевич мечтательно говорил Владимиру Высоцкому о Муратовой: «Она могла бы стать прекрасной актрисой…»
* * *
Но Кира Муратова предпочитала оставаться режиссером. Объясняла свой выбор по-житейски просто: «Если актриса не успевает отдохнуть и привести себя в порядок, это никуда не годится. Крупный план есть крупный план. А в том, что у режиссера синяки под глазами, ничего страшного нет. Вот я и решила, что актерство для меня не столь интересно, чтобы стоило так надрываться…»
Однако после «Коротких встреч» именно с режиссурой у нее далеко не все ладилось. Зарубили на корню готовый сценарий «Внимательно смотрите сны». Потом одобренный вроде бы фильм «Княжна Мэри» прикрыли на стадии кино– и фотопроб.
– Лермонтов? Печорин?! – теребили ее киночиновники. – А-а-а, мы знаем, чего вы хотите! Вы совсем другое имеете в виду!
Только вот что «другое» – не объясняли.
Затем пристальный взгляд Муратовой вновь сосредоточился на проблемах семейных взаимоотношений. Так появились «Долгие проводы». Хотя участь картины была изначально предсказуема – длинная-длинная «полка» в студийных архивах.
Сценарист Наталия Рязанцева предложила режиссеру вечный сюжет: стареющая мать и взрослеющий сын. Он рвется уехать к отцу, она страдает. У нее есть поклонники. Но Саша матери всех дороже.
Прежде чем дать разрешение на съемки, Муратову с пристрастием допрашивали: какова цель вашего будущего фильма? «Да нет никакой конкретной цели! – пыталась быть искренней Кира Георгиевна. – Цель – это же что-то неясное. Если бы ее можно было определить, так, может быть, ее вовсе и не стоит достигать? Представьте, что я располагаю идеей, точно излагающей суть того, что хочу сделать. Ну и чего ради фильм тогда снимать? Статью можно написать, да и все! Но импульс и цель – вещи необъяснимые. И живые. Иначе ни то ни другое меня не увлекло бы! Цель – это скорее побуждение. Это все равно что человек влюбляется и хочет понять, что и почему с ним происходит, – но понять невозможно. Это ведь чувство. Хотелось бы посмотреть на свои цели и на то, куда они приведут, но это скорее любопытство, не имеющее ответа. Знаете, вот кто-то считает, что человек покончил жизнь самоубийством потому-то, а другой считает, что причин к самоубийству у человека было слишком много…
Как и у всего на свете. Я думаю, что жизнь – слишком живой процесс, и нам его не понять. Вот я все время пытаюсь идти по намеченному пути, но у меня никогда нет убежденности, что это получится, что будет так, а не иначе…».
Она говорила своим пристрастным «дознавателям»: «Я снимаю не «про наше общество», а «про человека вообще». Природа же его одинакова в любом обществе и во все времена. Человечество, на мой взгляд, не движется по вектору прогресса или катастрофы. Скорее всего, это движение внутри некоего круга».
Фильм готовился долгих (как в воду глядела автор картины) три года. За это время сценарий изменился до неузнаваемости: многие сцены дописала Кира, редакторы внесли десятка два крупных поправок и бессчетное количество мелких. А потом заявку вообще отложили на неопределенное время.
Но в Одессе грянула эпидемия холеры, никто не хотел туда ехать, а когда желающие все-таки появились, въезд в город был запрещен и объявлен карантин. Студия простаивала. Надо было что-то снимать, люди были без работы и денег. Даже на целебные напитки не хватало. Вот и запустили «Долгие проводы», к тому времени давно закрытые.
Провидцем оказался Владимир Семенович в своей песне-зарисовке «Холера в Одессе»:
Я погадал вчера на даму треф,
Назвав ее для верности холерой, —
И понял я: холера – это блеф.
Она теперь мне кажется химерой…
Но бдительные цензоры заподозрили создателя еще несостоявшейся картины в стремлении «противопоставить интеллигенцию народу». Ну как же, сын от матери-машинистки рвется к отцу-ученому. Пришлось переквалифицировать героиню в переводчицу. Ну и так далее. «Это будет вялый и скучный фильм, – предрекал Муратовой один из ушлых рецензентов, – наши люди и наша современность будут выглядеть весьма уныло».
