Но бдительные цензоры заподозрили создателя еще несостоявшейся картины в стремлении «противопоставить интеллигенцию народу». Ну как же, сын от матери-машинистки рвется к отцу-ученому. Пришлось переквалифицировать героиню в переводчицу. Ну и так далее. «Это будет вялый и скучный фильм, – предрекал Муратовой один из ушлых рецензентов, – наши люди и наша современность будут выглядеть весьма уныло».
Слава богу, вмешался Сергей Герасимов, который чуть ли не своим партбилетом поручился за любимую ученицу. Правда, выйдя из высоких кабинетов, он лукаво усмехнулся в усы: «Девочке надоело все отражать, она решила, что пора бы уже и поискажать».
Стоило киноленте появиться на экранах, как секретарь правления Союза кинематографистов СССР Василий Соловьев «взмахнул шашкой», заявив: «Это мог бы быть интересный фильм о человеке, который, входя в жизнь, осознает свою ответственность, а Муратова повела разговор о некоммуникабельности, отчужденности, о безликости и бездуховности среды. В картине слабо отражаются приметы нашей жизни. Отдавая дань моде, молодой режиссер некритически воспринимает эстетические принципы некоторых зарубежных мастеров, оставляя в стороне социальные причины, определяющие их творчество…»
И понеслось! Ведь недаром говорится: когда в Москве стригут ногти, в Киеве режут пальцы… Тут же подал голос, напомнив о себе, даже тот самый Левчук из «страшных муромских лесов», то есть киевской киностудии: «А попробуйте ответить на вопросы зрителей, с недоумением спрашивающих, как могли появиться ленты а ля «Долгие проводы»?! Подлинная правда о нашей прекрасной жизни находится в явном противоречии с мучительными вымыслами этой и ряда других картин…» Шмарук, правда, смолчал. А у Цыбульник самой было «рыльце в пушку»: в тот самый час она опрометчиво заказала Высоцкому песни для своего фильма «Карантин», не обратив внимания на гневно-указующую, почти директивную статью в «Советской России» «О чем поет Высоцкий?».
Вскоре бесхитростной, но своеобразной «провинциальной мелодраме» был намертво приклеен титул «оппозиционной». Эта, казалось бы, абсолютно невинная история вскоре стала предметом специального решения ЦК компартии Украины. В итоге был снят с должности директор Одесской киностудии, «занявший половинчатую позицию», за ним последовал председатель республиканского Госкино.
Затем подоспела очередь и Киры Муратовой. Ей вынесли приговор: «Сегодня надо сказать прямо, что она поставила фильм контрреволюционный и антисоветский». Но для начала было сделано все, чтобы Киру Георгиевну тихо возненавидела вся киностудия, поскольку из-за невыхода картины рядовых работников лишили премии.
«Страдала от этого не только я сама, – сокрушалась Муратова, – но и люди, которые со мной работали. Их отчитывали на партсобраниях: «Как это вы, гример, секретарь партячейки – как вы там работали? Выговор вам!» Кому? Гримеру!!! За то, что она, работая со мной, не уследила за «идеологическими отклонениями режиссера»! Как гример может за мной уследить вообще?!»
«Меня всегда удивляло, что мои фильмы – «Короткие встречи», «Долгие проводы»… – подвергались всяким нападкам посредством разных государственных постановлений, обвешивались ярлыками «буржуазный», «мелкобуржуазный», «антисоветский», «искажающий образ советских людей, представляющий их какими-то уродами, дегенератами» и так далее.
Мне клеили «буржуазное влияние», на студии пошли партсобрания: выясняли, как такой порочный фильм был снят, кто допустил. Тогда меня в первый раз дисквалифировали как режиссера… Я не всегда могла понять, что они имели в виду, когда говорили, что эта моя искренность является антисоветчиной. Она не была такой, потому что меня вообще никогда не интересовала политика. Мне казалось, что я всегда занимаюсь какими-то другими, человеческими взаимоотношениями, конфликтами, какими-то жизненными ситуациями. Они же высматривали в этом что-то высшее…»
Одним словом, Киру без… «долгих проводов», признали «профнепригодной» и отправили в отдел кадров писать заявление на увольнение по собственному желанию. Такого желания у Муратовой не было. Она потребовала предоставить ей хоть какую-нибудь работу – ведь надо было хоть как-то заботиться о семье. «Мне предложили список вакантных должностей, – пересказывала свою эпопею Кира Георгиевна. – Он начинался так: уборщица, помощник садовника…»
– Эти две первые должности меня устраивают, – сказала она. – Я предпочитаю физическую работу никому не нужному копанию в бумагах…
– Нет-нет, это невозможно, – ответили ей. – Это неудобно, если режиссер будет работать уборщицей.
«Тогда уж дирекция переполошилась (все-таки Одесса – глубоко провинциальный город, где боятся скандалов), – продолжала рассказ «скандалистка», – и мне позволили работать студийным библиотекарем, потом поставили инженером отдела НОТ (научной организации труда) – хронометрировать сценарии. Потом перевели на работу в музей.
И все это было настолько ужасной повседневностью, что только магия кино, как наркотик, который мне вкололи во ВГИКе, заставляла меня оставаться в кинематографе, пытаясь делать то, что мне хотелось, что я могла. Это было «двойное существование», когда ты делал свое дело и при этом все время боялся, что не пробил сценарий, не угодил. Вдруг ты начнешь снимать, а потом кто-то посмотрит материал и скажет: «Нет, не то! Пошла вон!»
…В молодости я придерживалась леворадикальных взглядов. Выросла в семье профессиональных революционеров, получила соответствующую идеологическую закалку, но и тогда мне в голову не приходило примкнуть к инакомыслящим… Откровенно говоря, вообще не люблю примыкать… Я сильный человек».
Позже у Муратовой появился творческий (почти подпольный) псевдоним – «Иван Сидоров». «После того, как мой фильм «Долгие проводы» положили на полку… случилась история с картиной «Среди серых камней» по прозе Короленко. Фильм хотели зарезать, я пообещала убрать свою фамилию из титров. Мне сказали: «Ну и убирайте! Какую поставить?» Тогда со злостью сказала: «Да какую хотите – Иванов, Петров, Сидоров!» – и они поставили «Иван Сидоров».
Потом до конца 70-х годов Муратова вообще ничего не снимала. Ее угнетало непонимание того, что «кино… оно ведь живое… Кино отражает все, что происходит в жизни, и ты не можешь его абстрагировать от реальных условий, от материального мира. Писатель может писать о роскошной жизни и тогда, когда у него нет денег; ему достаточно чистого листа бумаги. А кино… Оно связано с реальностью, со временем, с пространством!»
Но затем, после триумфального выхода на широкий экран ранних муратовских фильмов, начиная с дебютных «Коротких встреч», о ней заговорили во весь голос. Прорвало «плотину» – и хлынул водопад наград, премий, званий, фестивальных призов. К обрушившейся на нее славе она относилась с иронией: «В любой стране мира найдется, наверное, несколько человек, которые любят мое кино и понимают его. Им это очень нравится, а остальные – плачут там, где я смеюсь, и непонятно отчего злятся…»
