Петр Андреевич, как и И. И. Сосницкий, считался ветераном русского драматического театра, которому прослужил верою и правдою более пятидесяти лет, за что был награжден такою же медалью, как и Иван Иванович. Круг деятельности Каратыгина был чрезвычайно обширен и разнообразен: он был одновременно недурным актером, замечательным водевилистом и прекрасным преподавателем драматического искусства в том самом театральном училище, в котором и сам получил свое образование. Это был склад всевозможных дарований: помимо актерства, он успешно занимался литературой и художеством. После него осталось множество различных сочинений в форме драматической, повествовательной и пиитической, а также не мало сохраняется его альбомов с портретами современников и карикатурами на них же. Но особенною славою пользуются его сатиристические стихи и эпиграммы, на сочинительство которых Каратыгин был положительно неистощим. К сожалению, они не все сохранились, большинство их забыто и затеряно. Впрочем, некоторые попадали в печать еще при жизни их талантливого автора, и после его смерти также кое-где появлялись в периодической прессе выдающиеся его произведения, приводившиеся для более полной характеристики покойного. Однако, все это имело отрывочный вид и в большинстве случаев не комментировалось, что умаляло их несомненное достоинство. Не имея под руками этих печатных источников, я не могу проверить настоящей главы моих воспоминаний, посвященных незабвенному Петру Андреевичу: все нижеприводимое здесь мною почерпнуто исключительно из одной моей памяти и, следовательно, с сохранением той первоначальной редакции, в которой мне приходилось слышать от самого Каратыгина.
Своими остротами и эпиграммами Петр Андреевич иногда наживал врагов, в чем постоянно раскаивался.
— Язык мой — враг мой, — говаривал он, как бы оправдываясь в своей эпиграмматической невоздержности.
Если бы была возможность собрать все его стихотворения, касавшиеся сцены, то составилась бы чудесная хроника русского театра за полвека его лучшей эры. Буквально не было ни одной пьесы, ни одного актера или дебютанта, которому не посвятил бы он несколько метких и правдивых строк. Впрочем, Петр Андреевич не был глух и к общественным событиям, и к политическим движениям, и к мелочам повседневной жизни, — все находило отклик в этом остроумном человеке. Например, во времена появления в России первых нигилисток, ратовавших за равноправность с мужчинами, Каратыгин написал следующее, пародируя популярный в то время романс:
Не шей ты мне, матушка,
Девичий наряд.
Я оденусь иначе
С головы до пят.
Платье мы по новому
Образцу сошьем,
Чтоб с мужчиной разницы
Не было ни в чем.
Надоело косу мне
Мыть да заплетать,
Лучше ее попросту
Взять да окорнать.
Экие фантазии!..
Говорит ей мать: —
Вот чему в гимназии
Стали обучать…
Ну, придет пора тебе
Замуж выходить,
Что тут люди добрые
Станут говорить?!
— Вот еще что вздумали!..
Мне все трын-трава.
У девиц с мужчинами
Равные права!
Это все казенщина:
«Кольца да венец»…
Буду жить по-своему,
Вот вам и конец.
Но чаще всего Каратыгин обрушивался на драматургов, к которым был чрезвычайно строг и взыскателен, впрочем, не более, чем к дебютантам. Доказательством его придирчивости к «сочинителям пьес», как он называл драматургов, может послужить один из его куплетов, помещенный в водевиле «Заемные жены».
«В наш век всеобщего займа
Мы платим долг одной натуре.
И хоть нельзя занять ума,
Но есть займы в литературе.
Всяк нынче в авторы полез,
Но если разберем мы строго:
Заемных множество пиес,
А занимательных немного»,
Известным драматургам Алексею и Николаю Потехиным, из которых первый написал драму «Чужое добро в прок нейдет», а второй комедии: «Дока на доку нашел» и «Быль молодцу не укор» Петр Андреевич посвятил следующие строки:
Есть два Потехина. О старшем наперед:
Он написал: «Добро чужое в прок нейдет».
Меньшой, в чужом добре нашел довольно проку,
И ловко за свое чужое выдает
Хоть критики его и распекли за «Доку»,
Да он пословицу другую им в отпор:
«Быль молодцу-де не укор».
На долю A. Н. Островского так же не мало доставалось от Каратыгина, который признавал его выдающийся талант, но постоянно придирался к каким-нибудь деталям. Это было его вечною слабостью, хотя, впрочем, очень часто справедливою.
На дебютантов, появлявшихся «с воли», то есть не из театрального училища, Петр Андреевич смотрел почему-то скептически. Нужно было быть очень талантливым, чтобы угодить этому беспощадному критику, строго охранявшему традиции родного театра.
И. И. Сосницкий, так же как и Каратыгин, не пропускал ни одного дебюта. Но однажды почему-то он не мог присутствовать на первом выходе в Александринском театре провинциальной артистки г-жи Сибирской, приехавшей в Петербург, как тогда говорили, из Сибири, где она подвизалась не без успеха. Сосницкий принимал в ней участие и весьма интересовался результатами ее дебюта, почему и упросил Петра Андреевича высказать ему на другой же день его мнение относительно ее. Каратыгин на следующее утро приезжает к Сосницкому с докладом, но не застает его дома. В прихожей берет он клочок бумаги и пишет:
Сибирская стройна, красива, высока,
Есть недостатки в ней, но кто же без порока?
И хоть пришла она издалека,
Но здесь уж не уйдет далеко.
На дебютантку, г-жу Горскую, выступившую сначала в какой-то драме, в роли барыни, а потом в водевиле «Служанка-госпожа», Петр Андреевич написал:
Зачем, не слушая молвы,
Вы не в свои садитесь санки?
Играли роль вы госпожи,
Теперь вы взяли роль служанки.
Что время попусту губить,
Что спорить вам с судьбой тиранкой?
На сцене верно вам не быть
Ни госпожою, ни служанкой.
Немецкой актрисе Вестфалли, отличавшейся полнотой, вздумалось сыграть роль Гамлета. Ее гастроли в Михайловском театре поэтому были весьма любопытны. Присутствовал на них и Каратыгин, по окончании спектакля экспромптом сказавший:
Скажите мне, мамзель Вестфалли,
Зачем Гамлета вы играли?
Ведь эта штука не легка!
В «Гамлете» вы нам показали
Одни вестфальские окорока,
А принца Датского мы вовсе не видали…
В начале семидесятых годов две столичные газеты вели ожесточенную полемику друг против друга. Ежедневно, как в той, так и в другой газете, появлялись резкие, задорные статьи, полные брани в самых откровенных выражениях. Каратыгин долго следил за их перебранкой и, наконец, посвятил им такое четверостишие:
