В былые годы Маресьев был, что называется, нарасхват — все хотели взять у него интервью, пригласить на встречу. А потом наступило какое-то затишье. Да что там, многие считали, что героя уже нет в живых. Рассказывали, как однажды в Комитет ветеранов войны, которым он руководил, пришел мужчина и, увидев портрет Маресьева, произнес: «Хороший был человек, Царствие ему небесное». Услышав в ответ, что Алексей Петрович жив и только что вышел из этого здания, посетитель не растерялся: «Ну тогда дай Бог ему здоровья».
Мы о многом говорили с Маресьевым, я почувствовал, что живется ветерану совсем непросто. Он, конечно, никоим образом не показывал то, что ему тяжело. Но из пауз, которые то и дело возникали в его монологе, из взгляда, которым он встречал мои, возможно, наивные вопросы, я понимал разницу между обложкой жизни и ее реальным содержанием. В конце разговора Алексей Петрович сказал: «И хватит уже делать из меня легенду. Я человек, а не легенда».
Под таким заголовком и вышел материал, его опубликовали аккурат на 9 мая. А потом, через несколько дней, планировалось устроить юбилейные торжества в честь Маресьева. Помню, я возвращался с дачи в Москву, когда услышал по радио обрывок новостей: «Похороны Маресьева состоятся на Новодевичьем кладбище». Какие похороны? Он же собирался отмечать день рождения!
Потом я узнал, что праздник должен был состояться в Центральном театре армии. Гости уже ждали юбиляра, он вышел из дома, сел в машину и… ему стало плохо, инфаркт.
На доме на Тверской появилась еще одна мемориальная доска. Через полгода после ухода Маресьева не стало его 44-летнего сына, а еще через год к своим мужчинам присоединилась вдова летчика, Галина Валентиновна, которая так радушно угощала меня чаем…
* * *
Тридцатью годами ранее на девятом участке похоронили писателя Бориса ПОЛЕВОГО (1908–1981). Это после его «Повести о настоящем человеке», написанной всего за 19 дней, о подвиге Алексея Маресьева узнал весь мир.
Настоящая фамилия писателя — Кампов. Псевдоним, по которому он вошел в историю, родился из перевода латинского «campus» на русский. Так Борис стал Полевым.
Всенародная слава к писателю пришла после «Повести о настоящем человеке». Полевой стал лауреатом Сталинской премии. В Большом театре даже шла опера, сочиненная композитором Сергеем Прокофьевым по мотивам этой книги.
Ходили разговоры о том, что отношения Полевого и его главного героя были напряженными, мол, именно потому Маресьев не пришел на похороны писателя. Сам Алексей Петрович рассказывал мне, что на самом деле отношения были хорошие. И то, что он не приехал на похороны Полевого, вовсе не означало ссору или обиду. Просто, по словам летчика, в тот день его не было в Москве, и он смог лишь прислать букет цветов.
* * *
А теперь предлагаю повернуть налево и вновь вернуться на территорию, с которой мы начали нашу прогулку. В строну Центральной аллеи ведет широкая дорожка, первый памятник на которой (он будет слева) — Никите ХРУЩЕВУ (1894–1971).
Никита Хрущев был отправлен в отставку в 1964 году. Вместо правительственного особняка на Воробьевых горах теперь уже бывшему правителю выделили квартиру в Староконюшенном переулке. Там он появился всего пару раз, а жил за городом, на даче в Петровом Дальнем. Когда Хрущева не стало, власти приняли решение похоронить его на Новодевичьем. Это был первый случай в истории СССР, когда пусть и бывшего, но главу государства хоронили не у Кремлевской стены.
В день похорон на воротах Новодевичьего появилась странная надпись: «Закрыто на санитарный день». Власти, как всегда, дули на воду, и опасались провокаций, боялись, что появятся иностранные корреспонденты. В итоге именно иностранные корреспонденты на похороны и попали. Тогда как проститься с Хрущевым было много желающих. После XX съезда партии и великого доклада о «культе личности» Никита Сергеевич был настоящим героем.
Через тринадцать лет не стало жены Хрущева Нины Петровны. На памятнике написана ее двойная фамилия — КУХАРЧУК-ХРУЩЕВА (1900–1984).
Она была достойным и интересным человеком. Еще до войны начала изучать английский язык. И когда Хрущев — первым из советских правителей — отправился с визитом в Америку, Нина Петровна полетела с ним. И могла сама, без переводчика, общаться с американцами. Те были тронуты: оказывается, советские вожди — такие же люди, как они, у них есть семьи.
Рада Хрущева, дочь Никиты Сергеевича и Нины Петровны, рассказывала мне: «Мама надолго пережила Никиту Сергеевича. Ей пришлось уехать из Петрово-Дальнего. Но на улицу ее не выгнали. Дали половинку дачи — как вдове, по линии Совета министров СССР. У них в Жуковке был целый поселок, где жило много вдов и отставных. Там, например, до самой своей смерти жил Вячеслав Михайлович Молотов (министр иностранных дел в правительстве Сталина, проживший 96 лет. — Прим. И.О.). Того, что выделили, Нине Петровне оказалось вполне достаточно.
Получилось, что власти боялись Никиту Сергеевича и после его смерти. Похороны отца — тому свидетельство. Власти подстраховались: 13 сентября 1971 года Новодевичье кладбище закрыли, объявив “санитарный день”. Боялись… Хрущева, стечения народа, который на кладбище не пустили. Боялись иностранных корреспондентов, а они-то как раз и сумели попасть на похороны. Но и простые люди сумели пройти через кордоны. Есть замечательный рассказ о том, как двое писателей, дрожа от страха перед угрозой очутиться в кутузке, все-таки пробрались на Новодевичье. И описали…
Место для могилы выбирал мой брат, Сергей. Собственно, оно находится перед самой стеной. Дальше ничего не было. Тогда Новодевичье было свободно. Позже брату пришла мысль пригласить скульптора Эрнста Неизвестного, чтобы тот изготовил надгробный памятник Никите Сергеевичу.
Сергей с Неизвестным, правда, не был лично знаком, но зато контакты поддерживал наш общий близкий друг, Серго Микоян (сын другого сталинского соратника Анастаса Микояна. — Прим. И.О.). Решили просто поехать, поговорить. Эрнст, насколько я помню, сначала отказался. А потом согласился. Сказал — сделаю. И сделал очень даже хорошо.
Понравился ли памятник мне, однозначно и не скажешь. Мы на эту тему не разговариваем. Я вообще не люблю помпезных вещей — ни на кладбище, ни в жизни. Поэтому когда Неизвестный мне показывал эскизы, я прямо сказала: это все, наверное, замечательно, но не в моем вкусе. Да и окончательное решение было не за мной. Последнее слово оставалось за мамой. Ей и Сергею, наверное, скульптура пришлась по сердцу.
