сей почте пришлю; а житие надобно писать. Житие Григория Синаита пишут. Максима по вопросу и ответу также пишут; и Симеона Евхаитского тоже… Варсануфия Великого есть у нас книга, писанная четким письмом простым, только под титлами, — когда это не помешает, то пришлю оную… Испрашивая на Вас Божие благословение, с почтением моим остаюсь недостойный Ваш богомолец многогрешный иеромонах Макарий» 178.
Летом и осенью 1847 года отец Макарий несколько раз бывал у Киреевских в Долбине. С ним в это время ездили туда рясофорный монах Пётр (Григоров) и иеромонах Антоний (Бочков) 179.
Киреевский, оставив светскую литературу, обдумывает статьи, в которых он скоро начнет опровергать западные основы духовности и просвещения. Он еще не знает, что у него получится — книга или ряд статей. Но ему кажется, что он может дать основания для православной философии, отменяющей все протестантско-католическое любомудрие, опирающейся на творения святых отцов Церкви. Он чувствует, что тут недостаточно одной умственной работы, обдумывания, изучения, что здесь нужен аскетический труд над своим внутренним человеком, молитва ко Господу и всем святым о вразумлении. «Ибо православно верующий знает, — замечает он, — что для цельной истины нужна цельность разума» 180.
«В Церкви Православной, — пишет Киреевский, — отношение между разумом и верою совершенно отлично от церкви Римской и от протестантских исповеданий. Это отличие заключается, между прочим, в том, что в Православной Церкви Божественное Откровение и человеческое мышление не смешиваются; пределы между Божественным и человеческим не переступаются ни наукою, ни учением Церкви. Как бы ни стремилось верующее мышление согласить разум с верою, но оно никогда не примет никакого догмата Откровения за простой вывод разума… Никакой патриарх, никакое собрание епископов, никакое глубокомысленное соображение ученого, никакая власть, никакой порыв так называемого общественного мнения какого бы то ни было времени не могут прибавить нового догмата, ни изменить прежний» 181.
Зиму 1848/49 года Киреевские проводят в Москве, занимаясь оптинскими изданиями. Иван Васильевич трудится больше над рукописями, читая их, сверяя текст, делая уточнения перевода, составляя указатели. Наталья Петровна хлопочет о закупке бумаги, ведет денежные расчеты, ездит в типографии — Университетскую на Страстном бульваре или В. Готье в Большом Кисловском переулке, пишет деловые письма, по поручению отца Макария рассылает некоторые книги по указанным адресам, отправляет экземпляры в Оптину… Вместе с супругом или одна посещает она митрополита Филарета, бережно опекавшего оптинское издательское дело, — владыка принимает участие в подготовке рукописей, в окончательной их отделке.
Осенью 1849 года Киреевские построили в версте от долбинского своего дома, в лесу, избушку-келию на четыре комнаты — для приезда монашествующих, чтобы они имели свободу проводить время как им нужно, не завися от хозяев. Снабжая их всем необходимым, Киреевские посещали их здесь лишь по их приглашению и в назначенное ими время. С 15 по 19 декабря этого года пребывал в этой избушке старец Макарий со своими помощниками из Оптиной. Приглашая своих духовных чад на чашку чая, он беседовал с ними не только о издательских делах, но и о духовных вопросах. В феврале следующего года он опять здесь. Киреевские поднесли ему в дар старинную копию Владимирской иконы Божией Матери (через десять лет, умирая, отец Макарий благословит вернуть эту икону Киреевским).
16 мая отец Макарий пишет Киреевскому в Петербург, где он был по делам, из Долбина: «Христос воскресе!.. Пишу из лесного домика к Вам, почтеннейший Иван Васильевич; Наталья Петровна с детьми и со всеми посетили меня: и сами себя, и меня угощают чаем. Господь да помянет любовь Вашу и усердие ко мне, грешному» 182.
Сохранились благодарственные письма архимандрита Моисея к Киреевским за неоднократную присылку в Оптину подвод с зерном и картофелем. Прислана была однажды даже простая мебель, сделанная долбинскими столярами.
В 1852 году проездом в Троице-Сергиеву Лавру был в Москве старец Макарий. Остановился он в доме Киреевских у Красных ворот. Старец в первый же день — 13 мая — побывал у митрополита Филарета. Отец Макарий был не один, ему сопутствовал послушник Иоанн Половцев (вскоре монах Ювеналий, будущий архиепископ Литовский и Виленский). «Мы много обязаны нашим хозяевам, — писал отец Макарий, — совсем отдельные комнаты и особый вход, лошадь, экипаж, о столе нечего и говорить» 183. В том же письме старец отвечал на какие-то замечания своего адресата по поводу новой статьи Киреевского, напечатанной в «Московском сборнике», изданном славянофилами; статья называется «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России», и ее написание, как и написание последующих работ Ивана Васильевича, было благословлено старцем Макарием. «Касательно статьи И.В. К[иреевско]го, — писал старец, — на замечание ваше я не могу согласиться с вами: по моему мнению, довольно он показал ложное просвещение Европы, одобрил нашу Русь, указал, где искать источники просвещения: в Православной Церкви и в учении святых отцов, а не в западных философах. Я даже не понимаю, в чем вы находите, нужно было ему пустить глубже перо свое» 184.
По совету старца Киреевский начал вести дневник; 15 мая на первой его странице отец Макарий собственноручно написал свое благословение, очень мелким полууставом. Первые записи — о беседах со старцем на духовные темы по поводу подготовки рукописей к изданию. В то время готовились писания святых Варсануфия и Иоанна, Исаака Сирина, шли корректуры; о посещении московских храмов. Иван Васильевич часто бывает на службах один или с детьми и с Натальей Петровной. В дневнике много глубоких размышлений. Так, 24 августа 1852 года Киреевский писал: «Вера не противоположность знания; напротив: она его высшая ступень. Знание и вера только в низших ступенях своих могут противуполагаться друг другу, когда первая еще рассуждение, а вторая — предположение» 185.
Летом 1852 года митрополит Филарет благословил отца Макария и Киреевского сделать русский перевод с церковнославянского Слов преподобного Исаака Сирина (с рукописи преподобного Паисия). Вместе с тем Киреевский откровенно писал отцу Макарию, что русский перевод много теряет против церковнославянского. «…В славянском переводе смысл полнее не только от выражения, но от самого оттенка слова, — писал он. — Например, у Вас сказано: “Сердце, вместо Божественного услаждения, увлечется в служение чувствам”. В славянском переводе: “Рассыпается бо сердце от сладости Божия в служение чувств”…» 186.
Старец отвечал: «Я согласен с вами, что перевод старца Паисия гораздо превосходнее во всем против русского, и, собственно, для моего понятия не надобно другого… Славянское наречие часто заключает в себе что-то великое, высокое и таинственное, а на русском языке никак нельзя выразить вполне. И я
