Седьмого и восьмого августа 1961 года мы вновь маневрировали в известном по апрелю 1961 году квадрате моря, тренировались в спуске спасательных средств, а вечером восьмого августа узнали о благополучном приземлении второго космонавта Германа Титова.
Итак, осень 1961 года. Мое терпение в ожидании перевода на лечебную работу иссякало, и я решил уволиться любой ценой. А цена была уныло проста — или начать пить и нарушать дисциплину или ходить кругами вокруг всех командиров и начальников и своим нытьем ухудшать им настроение и спокойное течение службы. Ни то, ни другое меня не устраивало, и я решил действовать в «лоб». Целый вечер писал рапорт командиру (он хранится у меня уже 50 лет) и утром стучался в каюту командира. Получив добро на вход, молча протянул ему бумагу. А в бумаге было написано следующее:
«Командиру в/ч 20573
Рапорт
Прошу Вашего ходатайства у вышестоящего командования об увольнении меня с военной службы. Окончив в 1956 году Военно-морскую медицинскую академию, я был уверен, что через несколько лет службы на корабле, попаду на лечебную должность. Пять лет я уже служу на корабле. За это время несколько офицеров повысились в должности. Еще в 1959 году я был аттестован командованием на лечебную должность. В настоящее время мне в этом отказывают. Я слишком люблю медицину, чтобы оставаться специалистом с дипломом врача-терапевта в кармане, а по существу являться морским фельдшером. Государство обучало меня в Академии шесть лет не для того, чтобы я был разводящим по зубным кабинетам, как на практике обстоит дело, а для того, чтобы быть квалифицированным врачом. Те знания, которые я получил в Академии, не подкрепляются опытом и тают с каждым годом. Я потерял перспективу, военная служба меня не удовлетворяет. Флоту я отдал пять лет службы, и поэтому меня не могут упрекнуть в том, что я увиливаю от него и боюсь трудностей, ибо страдаю морской болезнью, но служу. Потеряв перспективу, не отдаю народу, который сделал меня врачом и одной десятой доли того, что должен делать советский врач. Служба является для меня бременем, с которым я уживаюсь лишь из чувства долга.
Поэтому прошу Вас уволить меня из рядов ВМФ или предоставить работу по специальности. Содержание своего рапорта я изложил не под вилянием одной минут или часа, а обдумывал последние годы службы на корабле.
Нач. мед. службы в/ч 20573 капитан м/с Разумков 21/IV 1961 г.»Внимательно прочитав цедулю, командир строго посмотрел на меня и, взяв ручку, начертал в левом верхнем углу ее: «Оснований для увольнения в запас нет» и размашисто расписался. После чего вызвал рассыльного и распорядился:
— Найдите старпома и срочно ко мне! А вы, доктор, садитесь, сейчас разберемся.
В каюту вошел взволнованный старпом.
— Что случилось, товарищ командир? — спросил он.
— Да ничего не случилось, только вот небольшой вопрос к вам. Вы мне тут каждый день докладываете, что из-за неукомплектованности штата все офицеры перегружены, устают, недосыпают и т. д. Оказывается, вы мне лапшу на уши вешаете. Вот видите, сидит корабельный офицер, причем хорошо знающий корабль и службу, и он отдает, по его словам, этой службе всего одну десятую своего служебного потенциала. Понимаете, старпом, всего одну десятую. Как это понимать, а? Итак, приказываю вам сегодня, прямо сейчас, загрузить его на оставшиеся девять десятых и больше никаких причитаний о загруженности всех остальных. Вы оба меня поняли?
Старпом удивленно смотрел на командира, на меня и, видимо, ничего не понимая, только хлопал глазами.
— Товарищ командир, но ведь доктор!
— Никаких докторов у нас нет, — прервал его командир, а есть корабельные офицеры, пусть и с медицинским образованием. Читайте, что пишет ваш замученный делами доктор.
Довбня взял бумажку и быстро пробежал ее глазами, затем зло посмотрел на меня.
— Понял, товарищ командир! Загружу так, что писать писульки ему некогда будет!
— Вот-вот, так держать, старпом. Действуйте, чтоб им всем неповадно было литературой заниматься. Порядок на корабле наводите, а не философскими изысками: «Родина меня вскормила, а я…». Идите, гальюны проверьте и тараканов травите, да и профилактикой мандавошек занимайтесь, а то уже секретчик не службу служит, а только лобок чешет целый день. Идите!
Когда мы вышли, старпом накинулся на меня.
— Ну, ты, доктор, даешь! Зачем ты эту одну десятую выдумал, а? Он же теперь мне это будет долго помнить. Ведь я же знаю, что вы все, как белки вертитесь. Офицеров на корабле с гулькин нос.
— Да я про медицинскую работу говорю! — оправдывался я.
— О Господи, причем тут медицина, если дежурить по кораблю некому! Огорчил ты меня, док. Итак, для начала: завтра будешь председателем внутрипроверочной комиссии по списанию того-то, на следующей неделе организуй мне проверку и состояние учета военно-проездных документов, составь план спортивно-оздоровительных мероприятий на год. Да, еще проверь запас сухарей у интенданта, что-то он все глаза прячет, когда я о них вспоминаю. Все подсчитай, а то этот хитрец оставит нас без «НЗ». Понял?
Ну что было отвечать?
— Понял, товарищ капитан-лейтенант. Все понял.
В общем, реализация командирского указания началась. Оставшиеся девять десятых можно было заполнить многими мероприятиями.
Я долго ходил под впечатлением разговора с командиром и его реакцией на мой рапорт и решил действовать по-другому. Больше ничего не оставалось, надо идти на нарушения. Как раз случай подвернулся. Пришли в Феодосию и стали у стенки. Я сразу обратился к командиру с просьбой сойти на берег.
— Пожалуйста, до 23.00.
— Как до 23.00? Я ведь не матрос, в конце концов.
— Вы слышали, что я сказал. До 23.00 и точка.
Он резко повернулся и ушел, оставив меня еще раз ощутить ущербность своего положения, унизительное чувство отсутствия элементарной свободы. Без всяких веских причин до 23.00 и точка. И все это на шестом году службы на корабле. Ко мне подошел механик Небратенко, долго пытающийся уволиться со службы, но каждый раз получающий отказ.
— Ну что, док, стоишь, как столб, пойдем на берег, расслабимся.
— Да он меня, дракон, лишь до 23.00 отпустил, — прошипел я.
— Ты не одинок — меня тоже до 23.00, как матроса-первогодка.
И мы пошли заливать несправедливость в приморский ресторан и в процессе пополнения выпитых рюмок твердо решили не приходить к означенному часу. Основательно набравшись, но в полном сознании и твердо стоящие на ногах, подошли к трапу корабля в 23.45. Поднявшись на «коробку» тут же попали в объятия командира.
