В стихах М. о капиталистическом Западе, о Франции, об Америке, о тогдашней Польше и Чехословакии всегда поражала нас личность поэта. Это было именно «мое» открытие старых миров, «мое к этому отношение». Видел, показывал, обдумывал, судил эти миры Маяковский – поэт необыкновенной идейной цельности и политической страсти, «полномочный посланец» советской литературы, человек новой духовной формации, взиравший на мир капитализма, как социалистический Гулливер на царство лилипутов. Позиция М. стала позицией всех советских литераторов, писавших в последующем о капиталистическом мире. Это позиция твердого социального превосходства над буржуазным миром, позиция интернациональной солидарности с угнетенными и эксплуатируемыми, позиция революционного гуманизма.
Повторяю, товарищ Ч., я не собираюсь сравнивать Вознесенского с Маяковским, с его талантом, голосом, искусством. Я хочу поговорить о гражданской позиции поэта Андрея Вознесенского, столкнувшегося с миром капитализма, в свете позиции, завоеванной и завещанной Маяковским. Я хочу спросить себя, Вас, Ваших друзей, с которыми Вы обсуждаете новинки литературы: ощущаем ли мы в новых стихах Вознесенского цельную и сильную нравственную личность «полпреда советского стиха»? По-моему, к сожалению, не ощущаем.
Андрей Вознесенский пишет:
Открывайся, Америка!
Эврика!
Отмеряю, кумекаю,
открываю,
сопя,
в Америке —
Америку,
в себе —
себя.
Какого же себя открывает Вознесенский вместе с тем открытием Америки, каким мы его видим? Есть ли у него основа основ советского характера в этом цикле, где он видит капиталистическую действительность и «кумекает» что к чему?
Советский человек в мире – боец, воитель коммунизма. Не он страшится противника, его страшатся. Помните:
И вдруг,
как будто
ожогом
рот
скривило
господину…
Вот она – «у советских собственная гордость», – вот она, советская позиция, партийная стать и строка.
Иное у Вознесенского. Он не сумел показать, выразить гражданскую силу и гордость советского человека. Как жалок, беспомощен, истеричен его «герой», столкнувшийся с агентурой ФБР. Возьмите стихотворение «Вынужденное отступление», и Вы убедитесь в этом:
Невыносимо быть распятым,
до каждой родинки сквозя,
когда в тебя от губ до пяток,
как пули, всажены глаза!
И пальцы в ржавых заусенцах
по сердцу шаркают почти.
«Вам больно, мистер Вознесенский?»
Пусти, чудовище, пусти!
Неудивительно, что глазам этого героя Америка предстала в соответствующем восприятии. А. Вознесенский не увидел рабочего класса США, зато восхитился битниками; он услышал жалобы негров, но не их протест; в «сволочи», встреченном в эмигрантском ресторане, он постарался разглядеть пробуждение человечества… Право, это очень «субъективная Америка», воспринятая «выборочно» сознанием, далеким от идейной ясности и цельности. Так, по крайней мере, кажется мне, товарищ Ч.
Как видите, первым и коренным недостатком нового цикла стихов Вознесенского я считаю незавершенность характера его героя, за которой стоит незавершенность авторской позиции. Нет здесь – Человека-мыслителя нового типа, Человека-бойца. Вот в чем горе, вот в чем беда. И отсюда прочие качества – то, что Вы называете отсутствием народности поэзии.
Поэтическая личность, еще не выработавшаяся в самостоятельный поэтический характер, бесспорно, одаренная, но еще не нашедшая себя, не случайно так подражательна.
Новый цикл А. Вознесенского очень несамостоятелен: заимствования чувствуются на каждом шагу. То из Хлебникова, то из раннего Заболоцкого, то из Саши Черного, то из Лэнгстона Хьюза, Карла Лэндсберга. Если уж поют негры, то поют они по Л. Хьюзу. Если уж появляется «футбольное», то оно неизбежно перекликается с «футболом» молодого Заболоцкого. А кто не узнает Хлебникова в таких строках:
… Она, как озеро, лежала,
Стояли очи, как вода.
А в этих строках:
Рок-н-ролл
об стену сандалии!
Ром в рот —
лица, как неон.
Ревет музыка скандальная,
Труба пляшет, как Питон! —
кто не уловит в них «модернизацию» Саши Черного:
Пан – пьян! Красные яички.
Пьян пан! Красные носы…
Удивительно «впечатлительный», удивительно переимчивый поэт А. Вознесенский! Освоение чужого нередко оказывается у него и освоением чуждого. Построение образа по фонетическим ассоциациям, произвольность в обращении с образом, сравнением, словом – все это, столь характерное для модернистской поэзии (от символизма до имажинизма) осваивается Вознесенским явно в ущерб логической ясности и четкости стихов. Так появляются образы надуманные, сравнения случайные, по видимости неожиданные и эффектные, по сути же нелепые:
Леса мои сбросили кроны,
пусты они и грустны,
как ящик с аккордеона…
Или:
прощай, моя мама,
у окон
ты станешь прозрачна,
как кокон…
… В народной поэзии, этой подлинной «плавильне слов», нет места для произвола, для случайного. Здесь все закономерно, все отшлифовано мыслью, здесь нет искусственного оригинальничания, а есть каждый раз по-новому выступающая творческая оригинальность, никогда не обходящая того, что Есенин называл «конкретностью» и «утилитарностью» образа.
Уход Блока от символизма, Маяковского от футуризма, Есенина от имажинизма – все это факты большого литературно-общественного значения. Они знаменовали и коренные изменения в художественном мышлении этих крупнейших поэтов. Поэты выходили на широкие просторы народности. Они утверждались как народные поэты, «по самой по строчечной сути». Как же важно всегда помнить об этом, опираться на эти примеры, учиться у них, здесь искать (как и в искусстве классиков) ключи к новаторству, а не «окунаться» в наследие второстепенных поэтов-модернистов, далеких от народности и от народа.
Я думаю: Вы правы, считая, что в новом цикле стихов А. Вознесенского нет тех черт, которые делают поэзию народной. Мне хотелось, согласившись с Вами, попытаться ответить на вопрос: почему это так.
«Октябрь», № 7, 1962
Семен КирсановЗачем лепить ярлык
… Вот недавно появился совсем молодой поэт Вознесенский. Напечатал он всего четыре или пять стихотворений. Да, они не похожи на стихи Александра Трифоновича Твардовского, которого мы все почитаем и чтим. Стихи Вознесенского своеобразны и по-своему ярки.
«Литературная газета» поместила заметку «… И по мастерству!», где говорится о формалистических стихах Кирсанова и молодого поэта Вознесенского. Зачем это делать, зачем сразу лепить ярлык? Зачем пятнать молодого поэта ранними грехами Кирсанова? Ведь он еще только ищет свой почерк, не надо его немедленно исправлять, а то он так исправится, что станет похожим на всех, и его перестанут замечать. Научиться писать ярко почти невозможно, а переучить писать серо очень легко.
