Деятельность Рады и ее правительства скоро кончилась и случилось так, что я был свидетелем этого конца. В чудный весенний день, кажется, в начале мая, проходил мимо университета и решил зайти в здание, где заседала Рада. Теперь Рада мало интересовала публику и я без труда нашел свободное место. Председательствовал профессор Грушевский. Позже в связи с организацией Украинской Академии Наук я с ним ближе познакомился и даже прочел его книгу по истории Украины. И как ученый и как общественный деятель он не производил на меня впечатления крупного человека, но в Украинском движении он играл важную роль. Не помню о чем шла речь в описываемом мною заседании Рады, но скоро оно закончилось самым неожиданным образом: входная дверь раскрылась, вошел немецкий офицер и скомандовал поднять руки вверх. Как посторонний человек, я решил поскорее уйти из здания, но это оказалось не так просто. Выходные двери были заперты и охранялись вооруженным часовым, который для убедительности размахивал своим револьвером. Пришлось ждать, пока немцы перепишут присутствовавших членов Рады и правительства. Конечно, все это было подготовлено с немецкой основательностью и в то время, как Рада заканчивала свое существование, где‑то в другом конце города толпа провозглашала Гетманом Украины генерала царской службы Скоропадского. Начался новый период украинского движения.
Из газет мы узнали состав нового правительства. Большинство министров были украинцы умеренного толка, не фанатики. Председателем Совета Министров был назначен Василенко — историк приват-доцент Киевского университета. Скоро выяснилось, что новый режим относится к людям русской ориентации более терпимо, чем то было при правительстве Рады и берет на службу также людей великорусского происхождения, не знающих украинского языка.
Из Петербурга и Москвы доходили до нас слухи о тяжелых условиях жизни. О возвращении в Петербург нельзя было и думать, нужно было как‑то устраиваться в Киеве. Еще в начале революции я получил обращение Совета Профессоров Киевского Политехнического Института к профессорам, уволенным в 1911 году, с приглашением вернуться в Институт. Я решил, хоть и с большим опозданием, воспользоваться этим предложением и отправился для переговоров к директору Института. Выяснилось, что предмет «Сопротивления Материалов» временно поручен профессору статики сооружений и что этот предмет опять может перейти в мое заведывание без всяких затруднений. Директор пообещал, не откладывая, выполнить нужные формальности и действительно я скоро получил формальное уведомление, что состою профессором Института. Это вносило некоторую определенность в мое киевское существование.
Лето мы решили провести в деревне, где было легче добывать съестные припасы и поселились в селе Бабинцы, вблизи станции 40-ая верста Киев-Ковельской ж. д. Лето выдалось погожее и мы приятно провели там три месяца. Успокоившись относительно дальнейшего устройства жизни семьи в Киеве, решил заняться научной работой. Я давно интересовался расчетом арок и теперь взялся за это дело. После почти двухлетнего перерыва я опять имел условия необходимые для спокойной работы и за лето работу выполнил. Позже она была переведена на украинский и французский языки и опубликована в Трудах Украинской Академии Наук.
Было еще одно дело, которым я занимался тем же летом — это участие в комиссии по организации Украинской Академии Наук. Как‑то получил официальное письмо от председателя совета министров Василенко с предложением зайти к нему по делу, связанному с вопросом об организации Украинской Академии Наук. Письмо меня очень заинтересовало и в один из ближайших дней я пошел к Василенко. Он принял меня очень любезно и сообщил, что по делу Украинской Академии Наук организуется особая комиссия под председательством академика Вернадского и что он желал бы, чтобы я принял участие в работе этой комиссии, как представитель инженерных наук. Я ему сказал, что дело организации Академии меня интересует, но я противник самостоятельной Украины и даже противник введения украинского языка в сельских школах. При этом рассказал ему случай в Кременчугском земстве, где группа интеллигентов внесла предложение о введении украинского языка в земских школах, а крестьянские представители это предложение провалили и заявили, что они желают, чтобы их дети учили «паньску мову». Василенко находил, что в области механики вопрос языка не существенен и не может служить препятствием в моей работе в комиссии. На этом и согласились.
Дальше Василенко посоветовал войти в контакт с Вернадским, который сейчас занят приготовлением программы для работ комиссии. Вернадского я встречал раньше и в Москве и в Петербурге. Мы вместе заседали в комиссии по выработке устава Саратовского университета. Я знал, что по инициативе Вернадского была организована при Петербургской Академии «Комиссия для изучения природных богатств страны». Комиссия эта установила связь академии с научными работниками в провинции и сразу расширила научную деятельность академии. Эта идея сближения чистой науки с запросами жизни была близка и мне. С моим школьным товарищем физиком Иоффе мы уже, во время войны, разрабатывали программу особого отделения механики при Петербургском Политехническом Институте. Предполагалось давать студентам этого отделения широкую подготовку в математике, механике и физике в связи с техническими приложениями этих наук. Позже это отделение было открыто и сейчас дает немало ценных работников для разных исследовательских институтов.
Через несколько дней мы с Вернадским встретились, выяснили общность наших взглядов на задачи будущей Академии и условились, что я напишу записку об организации отдела механики, при котором должна была состоять лаборатория для экспериментальных исследований различных вопросов механики. С интересом занялся этим делом. Прочел несколько статей, даже какую‑то американскую книгу, где описывались исследовательские лаборатории крупных американских технических компаний. Тогда я еще не знал, что в этих описаниях немало рекламного материала и что в научном отношении американские университеты и их исследовательские институты далеко не на высоте. Изготовленная мною записка была доложена в нашей комиссии, а позже опубликована в трудах Академии. Комиссия первоначально не была многолюдной. Кроме Вернадского и меня заседали историк Богалей, бывший ректор Харьковского университета, геолог Тутковский и какой‑то старый украинский писатель. Позже появился Крымский, специалист по восточным языкам, экономист Туган-Барановский и историк Тарановский. Осенью план организации Академии был готов и принят правительством Гетмана и члены комиссии были назначены первыми академиками.
