Елена Якович - Дочь философа Шпета в фильме Елены Якович. Полная версия воспоминаний Марины Густавовны Шторх

В 1946 году Катя пошла в ближайшую школу – 131-ю, бывшую гимназию Капцовых (потом по Москве она была известна как 31-я английская). И мои дети все там учились. Да, здесь уже впервые стали принимать семилетних детей, до этого только с восьми лет брали. А Лена пошла через год, сразу во второй класс, и они с Катюшей оказались вместе, в одном классе. Мама тогда уже преподавала французский язык в ЦМШ, Центральной музыкальной школе, и она попросила учительницу, нельзя ли Кате и моей Лене просто приходить на уроки ритмики. Учительница ритмики тоже Катю сразу выделила, говорила, что такая девочка, такая девочка, попробуйте отдать ее на танцы! Бросалось в глаза всегда и всем, до чего она грациозна и легка.

И вот однажды к маме пришла какая-то балерина, которая брала у нее частные уроки французского, занималась на дому. Катя, как всегда, побежала ей открывать на цыпочках через весь коридор, та ее увидела и очень серьезно с мамой поговорила: девочку необходимо отдавать в балет. После этого стали думать, что делать, решили показать Катю Гельцер. Екатерина Васильевна ответила: «Я Катю и так все время вижу, разумеется, с ее данными стоит подавать в училище!» Конечно, мы втайне надеялись, что она поможет. Но она только это сказала.

Таня и сама, может быть, мечтала, но боялась, что ничего не выйдет, только Катюше нанесем травму. Но здесь все чаще стали повторять и свои, и чужие: «Девочку в балет, девочку в балет». В пятидесятом году мама отвела Катю за руку в Хореографическое училище при Большом театре. Там было шесть человек на место. Первый тур Катя прошла чуть ли не с лучшим результатом. Но мы все равно не очень-то верили. На второй тур Катя отправилась уже с Таней. И снова успех. Вот тут уже все в доме разволновались. Но она и третий тур прошла с полным блеском. И ее приняли!

Я помню, что Катю немедленно стали занимать во всяких ролях. Всегда, когда в Большом театре нужны были на сцене дети, брали из хореографического училища. Так, в опере «Лакме» есть эпизод для маленькой девочки. Когда кто-то там бросает денежку, она должна из толпы выбежать, поднять монетку и отнести своей маме. И вот где-то в конце первого класса, от силы второго, эту роль поручили Кате. Это было первое выступление Максимовой на сцене Большого театра. А ее белочку в детской опере «Морозко» даже отметили в рецензиях на премьеру. Это были первые рецензии в ее жизни. А ведь Кате было всего одиннадцать лет.

Тогда же я услышала имя Володи Васильева, знала, что этот мальчик – ее партнер. Но самого его увидела ближе к окончанию Катей училища…

Дальше пошло все успешней и успешней. Катя была занята во всех детских ролях, какие только есть в опере и балете. Она всегда все танцевала – и таких, и сяких, и детей, и маленьких лебедей! Очень успешно играла все эти роли. Поэтому Катя всегда была занятее всех. Утром они в училище занимались предметами; днем, сплошь и рядом, особенно когда Катя стала чуть постарше, репетиции, а вечером спектакль. И, уйдя утром, она возвращалась домой в десять или в одиннадцать вечера, Таня ходила ее встречать.

Еще в училище балетмейстеры начали ставить номера специально для Максимовой. Она была в седьмом классе, когда Владимир Варковицкий сделал для нее миниатюру «Соловей» на музыку Алябьева. И случилось так, что выдающийся балетмейстер Касьян Голейзовский поставил для Кати «Романс» на музыку Рахманинова, ее двоюродного прадеда. Я даже не знаю, догадывался ли он, что связывает эту талантливую девочку с великим композитором. Потом в Москву приехала королева Бельгии Елизавета, и Катя выступала в школьном концерте в ее честь. И уже в восьмом классе станцевала на сцене Большого свою первую главную роль – Машу в «Щелкунчике»…

Мы жили в одной квартире в Брюсовском переулке до самого окончания Катей хореографического училища, до ее триумфального поступления в Большой театр. Она выросла вместе с моей дочкой Леной, и они навсегда сохранили детскую привязанность друг к другу. И сейчас, когда Катюши не стало, все отчетливее проявляется неслучайность обращенных к ней строк Валентина Гафта:

И протянулась ниточка от Шпета к Пастернаку. «Существованья ткань сквозная»… Подросла Аленушка, Норина дочка и моя племянница, внучка философа Шпета, которую в полугодовалом возрасте возили к дедушке в Сибирь. И вот однажды в доме Маргариты и Кота Поливановых она встретила Евгению Владимировну, первую жену Пастернака, и Женю, его сына. С Поливановыми Пастернаки очень дружили. Познакомились давным-давно, в последнее предвоенное лето в Коктебеле, где все они были завсегдатаями. Кот Поливанов советовал Жене поступить на физико-математический факультет, но началась война. Евгения Владимировна вместе с сыном уехала в эвакуацию, в Ташкент; там была Ахматова, Лидия Корнеевна Чуковская, другие писатели. Через год Женю призвали в армию, он был зачислен на инженерный факультет Академии бронетанковых войск, а окончил лишь в 1946-м – и выбора не было, он должен был служить и в конце концов получил назначение в Забайкальский военный округ, самые что ни на есть ссыльные места. И вот теперь он вернулся в Москву. Маргарита их представила друг другу: вот это сын Бориса Леонидовича, а это – моя племянница Алена. Ей было восемнадцать, ему – тридцать один. И возник между ними взаимный интерес.

Это было лето, которое Аленушка провела у меня. Я поехала со своими детьми в Сигулду, в Латвию. И мы договорились с Норой, что Аленушка тоже приедет на месяц, а то и дольше. И вдруг я узнала, что у нее идет дружба с Женей Пастернаком, то есть с сыном Бориса Леонидовича. Потому что, когда она жила у меня в Сигулде, то без конца бегала на телеграф, уж не знаю, к телефону или за письмами, но получала какие-то весточки от Жени. Она с ним переписывалась, это точно. Я очень это приветствовала и всячески поощряла. Женю я знала еще подростком, впервые увидела на даче у Маргариты, и был он мне очень симпатичен. Но Аленушка мне рассказала, что мама ее что-то не одобряет. И даже, помню, как уже потом в Москве Нора в сердцах заметила: «Я же не для него ее растила!» А тем не менее вышло – для него. Вскоре я узнала, что когда Аленушка вернулась в Москву и они с Женей вновь после перерыва встретились, то уже здесь пошла любовь всерьез. И в конце концов кончилось женитьбой. Алена переехала к Жене на Дорогомиловскую.

А тут уже начались неприятности у Пастернака, его травили за «Доктора Живаго». Это в какой-то мере касалось любого человека русского, а нас тем более – уже по-родственному. Мы оставались близки и знали все о них и, конечно, волновались и сочувствовали. А потом Алена родила первого Пастерначонка – сына Петю. Борис Леонидович тогда написал Жене и ей: