был потрясен тем, как сильно он постарел и сдал. Я рассказал ему о его запоздавшей реабилитации и спросил, как могу исправить свою ошибку. Фриц Хенкель не знал что сказать. Только теперь я понял, что, должно быть, он чувствовал все эти годы: подсознательные сомнения его детей и соседей в его невиновности сделали его пугливым. Но Фриц Хенкель оставался скромным, больших желаний не имел и лишь просил меня изредка навещать его и высаживать цветы в ящики на балконе. Его жена Кете очень любила цветы, а он в силу возраста уже не мог за ними ухаживать. Я был счастлив исполнить его желание: через несколько дней на его балконе красовались красные герани.
В последующие годы я стал чаще навещать Фрица Хенкеля и его жену. Сначала в их квартире, а потом в доме престарелых. Мы редко говорили о том деле. И ни разу я не задал вопрос, почему Фриц Хенкель дважды обвинил в убийстве своего сына, уже погибшего к тому моменту в результате несчастного случая. Не стоит ворошить прошлое. По крайней мере, если оно еще трогает человека. Когда я тогда сказал Фрицу Хенкелю о своем намерении рассказать его историю в книге о моей работе в качестве следователя по убийствам и профайлера, он сразу же согласился, даже не выставив никаких условий. Возможно, он увидел в этом возможность для своей поздней реабилитации.
Я стал размышлять о причинах своей ошибки и спросил себя, почему я взял и поверил отдельным результатам исследования следов и положился на комбинацию различных отчетов, вместо того чтобы рассмотреть и другие варианты. Разве мне не следовало удивиться тому, что в квартире Фрица Хенкеля было найдено всего несколько фиолетовых и красных волокон? Не могли ли эти волокна передаться при так называемых законных контактах, то есть при контактах в быту? Или же что во время осмотра многочисленных предметов одежды жертвы и Фрица Хенкеля мог произойти нежелательный перенос волокон?
Ошибка заключалась в оценке доказательств, которую я наблюдал ранее в сложных следственных процедурах: информации, вроде бы подтверждающей собственные выводы, придается большее значение, чем противоречащей им. Но и эти попытки объяснения не помогли. Конечно, когда речь идет о поиске настоящего преступника, прошлое не должно этому мешать. Это должно стать возможным и с новым профилем ДНК, даже если образец ДНК преступника еще не был внесен в базу данных. Это означало, что ДНК убийцы Вильгельмины Хойер, даже если он совершил другое преступление, еще не была установлена.
Тем временем я уволился из отдела по расследованию убийств и с 2004 года стал руководителем отдела оперативного профайлинга. В рамках этой деятельности я принялся вместе с моими коллегами повторно анализировать материалы этого дела.
Прежде всего мы подробно ознакомились с деталями: мы выехали на место преступления, изучили протокол осмотра места преступления, заключение судебно-медицинской экспертизы, протоколы вскрытия и фотографии с места преступления. Мы также обсудили поведение преступника с психиатром, сексологом и патологоанатомом и дали оценку его личности. Наш междисциплинарный подход позволяет нам взглянуть на человеческое поведение под разными углами и сформировать более полную картину преступления, чем я пытался это сделать давным-давно, работая просто следователем. В этом и заключается большое преимущество профайлинга по сравнению с обычной работой следователя: субъективные оценки произошедшего и поведения подозреваемых, которых невозможно избежать в непосредственной работе отдела по расследованию убийств, отходят на второй план. Им на смену приходит максимально приближенный к практике, но в целом более аналитический подход.
Я принялся вместе с моими коллегами повторно анализировать материалы этого дела.
На втором этапе мы начали анализировать международную практику расследования убийств пожилых женщин старше шестидесяти, информацию о сексуальных преступниках и убийцах собственных матерей, чтобы провести параллели с поведением преступника в деле Вильгельмины Хойер. Выяснилось, что сексуальные маньяки часто были знакомы с жертвой и жили рядом с ней. По этой причине жертвы пускали их в свои квартиры или преступники проникали через открытые двери или окна. Они почти всегда действовали импульсивно и неорганизованно, нападая на жертв врасплох и нанося им массивные и множественные телесные повреждения. Причинами смерти были – почти всегда в сочетании – удушение руками или каким-либо предметом, а также колотые или тупые травмы (удар ножом или избиение), часто отмечалось чрезмерное применение силы и сверхубийство. Иногда смертельные травмы сопровождались травмами половых органов и расчленением. Только в редких случаях жертв убивали из огнестрельного оружия. Несмотря на то что в трех четвертях всех случаев преступники брали с собой деньги и ценные вещи, основное внимание уделялось сексуальным действиям и намерению причинить вред и/или убить. Преступники оставляли своих жертв там, где было совершено преступление, полностью или частично раздевали их и очень часто подвергали сексуальному насилию – иногда посмертному: вагинальное и анальное проникновение, введение предметов.
Средний возраст преступников составлял примерно двадцать семь лет и колебался от пятнадцати до шестидесяти лет. Многие из них имели проблемы с алкоголем и наркотиками, не имели образования и работы. Девяносто процентов правонарушителей ранее были судимы за кражу со взломом, но лишь каждый пятый ранее совершал преступления на сексуальной почве.
Поскольку в случае убийства пожилой женщины всегда необходимо исследовать психологический портрет преступника на предмет того, мог ли он спроецировать отрицательный опыт раннего детства с матерью на гораздо более старшую по возрасту жертву, я также принял во внимание феномен символического матереубийства (специальный термин: зашифрованный матрицид). С психодинамической точки зрения убийство – это попытка перенести агрессивные чувства, фактически направленные против матери, на другого человека, который воспринимается как менее опасный.
Поскольку отдельных исследований на эту тему не было, а были только описания психиатрических случаев, я обратился к одному канадскому исследованию, посвященному убийству родителей, и применил его к нашему случаю.
Я узнал, что с 1990 по 2005 год из 720 человек, убитых дома, только в 64 случаях жертвой являлся один из родителей преступника. В шестидесяти процентах случаев это были убийства отца (патрицид), в сорока процентах – убийства матери (матрицид), в то время как убийство сразу обоих родителей было исключением. Преступником почти всегда был сын, только в четырех случаях дочь. Большинство матерей были убиты дома. Около семидесяти процентов преступников проживали вместе с жертвами. В основном они использовали традиционные методы убийства – нанесение ножевых, огнестрельных ранений и удушение руками или иными предметами – и почти никогда не прибегали к отравлениям. Преступникам было от 15 до 58 лет, средний возраст – 30 лет.
Вооружившись этой информацией, мы с коллегами собрались
