как форму общения.
Марк Маркович писал мне письма из тех же побуждений, он писал мне о своих любимых древних египтянах или о любимых голландских живописцах эпохи Возрождения – и чем отдаленнее была тема его письма, тем больше я ощущала его душевную близость. Мы были с ним солидарны в нашем пристрастии к эпистолярному жанру, и Марк Маркович понимал, что обращается к женщине, подобной ему, любящей писать письма. Много лет я регулярно писала в Благовещенск, Красноярск, Екатеринбург, Саратов, Минск, Киев, Петербург и Москву, но Марк Маркович был единственным моим эпистолярным другом, жившим со мной в одном городе. Мне было это понятно – он, подобно Петрарке, просто любил этот вид общения. Он никогда не писал мне о том, есть ли у него другие партнеры по эпистолярному общению – но разве это было важно?
Иногда он присылал мне лирические стихи о природе или воспоминаниях юности. Однажды он прислал написанное в традициях старинной восточной лирики четверостишие, которое я могла отнести и к самой себе и нашим с ним отношениям:
Нас разделяет времени река –
Черна, как ночь, как море, глубока.
Соседи мы, живем почти что рядом,
А все ты от меня, как звезды, далека.
Эти строки навсегда врезались в мою память. А вообщето нас разделяло не такое уж долгое время, всего 26 лет, просто мы познакомились поздно. Если бы мы познакомились раньше, мы могли бы вступить в отношения литературного сотрудничества, но Бог судил иное.
Нам не удалось повидаться на прощание. В 1984 году филармония отмечала восьмидесятилетие своего славного сотрудника; я получила красиво оформленный пригласительный билет. Но прийти не смогла – в те дни я должна была быть в Москве, где обсуждалась моя диссертация, без меня это не могло обойтись. Мне хотелось повидать его, присоединиться к толпе его почитателей. Но я не смогла только послать ему поздравительную телеграмму и до сих пор огорчаюсь, что не побывала на его юбилее, не повидала его. После этого он больше не писал мне. Я думала, что он обиделся на меня, но был слишком воспитанным человеком, чтобы высказывать упреки. Так наступило между нами молчание.
Но память об этом удивительном человеке пребудет со мной всегда.
На исходе жизни, когда, несмотря на вроде бы ясную голову и относительную физическую самодостаточность, уже понятно, что «кончается дорога, с каждым часом тоньше жизни нить», ясно высвечивается значимость всего, что пережито. И на этом фоне среди самых главных подарков судьбы – счастье дружбы, которой одарил меня Марк Маркович Валентинов.
Жизнь моя в ее начале не была безоблачной. Мне пришлось пережить гибель отца в сталинских застенках, сиротское детство в детдомах и у отнюдь не всегда чадолюбивых близких и дальних родственников, пока мать 8 лет отбывала срок в ГУЛАГе. Затем – юность и ранняя молодость «дочери врагов народа», изгоя, всегда обязанной «быть под рукой на случай нехватки классовых врагов».
С вернувшейся из лагерей мамой, ни я, ни старший брат так и не сумели при всей взаимной любви стать близкими друзьями. Очень разные мы с ней были по интересам, слишком важное для становления человека время было прожито отдельно. Зато я души не чаяла в старшем брате, и в Москве у меня было достаточно близких людей, которых я вынуждена была покинуть и отправиться с мамой по распределению в Горький, на завод шампанских вин. Чуждая пролетарская среда меня отторгала, работа на производстве была отвратительна. Дешевая конура в пригородной деревеньке Высоково одна оказалась нам по средствам. Добираться до города было сложно, что также способствовало духовной изоляции. В общем, я страдала от одиночества и жила почти на грани отчаяния.
В то время филармония организовывала замечательные концерты на Откосе под открытым небом. Концерты эти собирали огромное количество людей. Вел их Марк Маркович. После одного из концертов мы с Марком Марковичем познакомились гдето в транспорте. Скоро обнаружилось совпадение множества интересов, вкусов, потом – осторожно – и политических взглядов. Наш общий друг Лев Николаевич Борисевич, помню, говорил: «первое испытание – отношение к репрессиям 37го года, второе – на антисемитизм». И только если эти главные испытания были успешно пройдены, речь могла идти о продолжении отношений. Искать друзей было небезопасно, а шансы найти были весьма невелики. Тем больше была радость в случае успеха. Вот так Марк Маркович и «принял меня в свои друзья». Я тем более была счастлива этим знакомством.
Через некоторое время я получила приглашение в гости. (Прошло почти 50 лет, а старый номер телефона 32326 отзывается в душе все той же радостной музыкой). Это был необыкновенный, добрый, уютный (Марк Маркович очень любил обустраивать быт, и у него это прекрасно получалось), заполненный книгами и красивыми вещами дом. И вы чувствовали себя, как в раю. Сходство с раем, правда, мусульманским, усугублялось присутствием трех гурий. Старшая – Вера Ивановна – олицетворяла надежность, верность и чистоту этого Валентиновского рая; средняя – Агния с темными отцовскими глазами (а надо сказать, что глаза у Марка Марковича были совершенно необыкновенные – добрые, мудрые и печальные одновременно) – его духовность и интеллект; а совсем юная, светлая, синеглазая Ксана казалась солнечным лучиком, дополнительно освещающим этот добрый, особенный мир.
В эти страшные времена
Человеку нужна жена,
Нерушимый уютный дом,
Чтоб от грязи укрыться в нем.
Теперь моя повседневная нижегородская каторга освещалась грядущим праздником посещения Валентиновых, и все было уже совсем не так мрачно. Каждая встреча, каждый разговор с Марком Марковичем открывали чтото новое, умное, интересное. Он без конца дарил мне новые имена художников и поэтов. Его эрудиция была огромной, а доброта широкой, но не бесконечной. Так, он совсем не прощал лжи. И когда я, по молодой глупости, както рассказала ему выдуманную историю, то была безжалостно разоблачена и так отчитана, что даже сейчас вспомнить страшно…
В 1961 году мы переехали в Москву. Дружба наша ничуть не ослабла, мы обменивались письмами и встречались при наездах. Он был всегда готов помочь. Меня весьма беспокоила медлительность моего благоверного в вопросе нашего воссоединения в Москве, так Марк Маркович не поленился навестить моего мужа в его коммунальной трущобе на Краснофлотской, чтобы помочь мне.
Всегда и всех он готов был поддержать и просветить. Вот кто сеял «разумное, доброе, вечное» без устали. Многие из его высказываний уже стали
