В движении Сопротивления сложилась парадоксальная ситуация: потеря независимости привела к возрождению демократических принципов. Получалось, что в условиях подполья политические партии имели большую свободу действий, чем в Польской Республике 1935–1939 годов.
Подавляющее большинство участников польского Сопротивления составляли члены этих четырех партий. Хотя были представлены и другие политические силы — от крайне правых до крайне левых, включая коммунистов. Стоит подчеркнуть, что большая часть этих не примкнувших к коалиции организаций получила возможность развиваться именно в атмосфере политической свободы, установившейся в подполье. Правда, наращивать влияние на общество в оккупированной стране им, по понятным причинам, было трудно. Почти все это были довольно мелкие локальные группировки, хотя у каждой имелась своя подпольная газета.
Прибыв в Варшаву, я застал там те же настроения, что и в Кракове. Консолидация участников Сопротивления упрочилась, и весь город, включая главных руководителей организации, верил в неуязвимость Франции и Англии. Все были уверены, что французы дали войскам вермахта зайти на свою территорию лишь затем, чтобы окружить и уничтожить их. Когда же я говорил, что французы собирались только держать оборону на линии Мажино, меня обзывали паникером. Я пробыл в столице две недели, потом опять отправился в Краков, чтобы провести окончательные переговоры перед второй поездкой во Францию. Моей основной задачей было добиться того, чтобы правительство учредило должность для своих специальных представителей (делегатов) в структурах Сопротивления на оккупированной территории. Мы исходили из двух принципов:
— какой бы оборот ни приняли военные действия, поляки никогда и никоим образом не будут сотрудничать с немцами. Никаких квислингов![81]
— подпольные структуры станут продолжением польского государства и будут работать в тесном сотрудничестве с правительством в изгнании.
Первый принцип, касающийся отношения к немцам, польский народ свято соблюдал. Поляки игнорировали власть оккупантов, квислингов у нас, в отличие от других стран, не было.
Что же до второго, то раз полномочия государства распространяются и на оккупированную страну, то и связь с подпольными структурами должно организовывать правительство. Но находиться в Польше оно конечно же не могло — тут ему пришлось бы оставаться тайным и анонимным, а значит, оно потеряло бы связь с союзниками и к тому же подвергало бы себя постоянной опасности.
Я много раз присутствовал при спорах о том, где должно находиться правительство, пока они не были пресечены.
Да, по давней традиции, восходящей к польским восстаниям против царской России 1830 и 1863 годов, правительству следовало бы работать в самом сердце подпольного движения, а значит, оставаться тайным и анонимным. Но в этой войне оно оказалось бы отрезанным от союзников и не смогло бы вести внешнюю политику. А если бы такое правительство раскрыли и арестовали, то набрать новое было бы уже невозможно. Решающим аргументом в пользу того, чтобы оставить правительство за границей на все время войны, послужило то, что чисто технически обеспечить непрерывность деятельности Сопротивления можно было лишь в том случае, если его руководители будут назначаться центром, расположенным в безопасной зоне. При такой системе гестапо, как бы ни старалось, никогда не сможет задушить подполье. Погибших в Польше командиров любого уровня можно будет заменить законно назначенными преемниками.
Решили также, что при назначении делегатов полномочия правительства будут ограничены и выбирать делегатов оно сможет из кандидатур, предложенных руководством Сопротивления. Предполагалась гибкая система взаимосвязи.
На этом этапе самой большой трудностью явилось то, что возглавившие Сопротивление партии не были представлены в довоенном правительстве и не участвовали в последних выборах в сейм. Поэтому невозможно было определить степень их популярности и реального влияния в стране.
Не вызывало сомнений, что коалицию четырех партий поддерживает большинство польских граждан, но какова по справедливости должна быть мера участия каждой из них в руководящих органах?
Положение усугублялось тем, что каждая партия желала оставаться независимой. Наученные предвоенным опытом, ее лидеры не доверяли высшей администрации и не хотели, чтобы правительство вмешивалось в их дела. Пришлось дать им гарантию, что созданная Сопротивлением администрация никак не будет ущемлять их интересы или посягать на их принципы. Крайне важно было, чтобы представители краковского и варшавского подполья договорились о том, кого они хотели бы видеть на посту руководителя Делегатуры, облеченного большой властью. Наконец, после долгих споров, распрей и всяческих осложнений, все пришли к согласию относительно личности руководителя и делегатов в разных воеводствах из числа членов четырех партий в соответствии со значимостью партии.
Партии решили создать подпольный парламент, задуманный не только как чисто представительский, но и как надзорный орган, который должен контролировать кадровую и финансовую политику Сопротивления. Выработали и правила распределения мест в различных структурах подпольной администрации.
Целью моей новой поездки во Францию было представить отчет о сложном процессе формирования подпольного государства и его механизмов, о спорах внутри коалиции, достигнутых компромиссах и об условиях, на которых Сопротивление обязывалось поддерживать правительство Сикорского.
Мне, кроме того, доверили миссию, которую я считал особенно почетной. Я принял присягу и был посвящен во все самые важные планы, тайны и детали внутренней деятельности Сопротивления. А каждая из партий еще и утвердила меня как полномочного курьера при своем представительстве в кабинете Сикорского. Я поклялся передавать информацию строго по назначению, не использовать ее против какой-либо из партий или в своих собственных карьерных интересах. В общем, я был чем-то вроде духовника при всех партиях, точнее, настоящим каналом связи между Варшавой и Парижем[82].
Меня переполняла гордость.
Проведя в Варшаве еще недели две, я получил приказ пробираться во Францию тем же путем, что и в первый раз, с остановкой в Кракове. У меня был спутник — семнадцатилетний сын известного варшавского врача. Мой маршрут показался его родителям самым безопасным, и они упросили меня доставить мальчика в Париж, чтобы он записался в польскую армию. После трехдневных переговоров в Кракове с лидерами Сопротивления я направился к границе, мальчик — со мной. При мне был микрофильм — фотокопия тридцативосьмистраничного донесения о планах и предложениях по организации Сопротивления. Пленка была непроявленная, и при необходимости ее можно было в один миг развернуть и засветить. Приближаясь к месту встречи с проводником, я не мог избавиться от дурных предчувствий. Вроде бы и опыт уже был — путь предстоял знакомый, и проводника мне дали надежного, но в воздухе витало что-то настораживающее. Еще в Кракове меня как-то слишком старательно наставляли, слишком много говорили о мерах безопасности. И вот теперь, сидя в поезде, я вглядывался в лицо моего юного спутника и думал, что же нас ждет.
