Меня переполняла гордость.
Проведя в Варшаве еще недели две, я получил приказ пробираться во Францию тем же путем, что и в первый раз, с остановкой в Кракове. У меня был спутник — семнадцатилетний сын известного варшавского врача. Мой маршрут показался его родителям самым безопасным, и они упросили меня доставить мальчика в Париж, чтобы он записался в польскую армию. После трехдневных переговоров в Кракове с лидерами Сопротивления я направился к границе, мальчик — со мной. При мне был микрофильм — фотокопия тридцативосьмистраничного донесения о планах и предложениях по организации Сопротивления. Пленка была непроявленная, и при необходимости ее можно было в один миг развернуть и засветить. Приближаясь к месту встречи с проводником, я не мог избавиться от дурных предчувствий. Вроде бы и опыт уже был — путь предстоял знакомый, и проводника мне дали надежного, но в воздухе витало что-то настораживающее. Еще в Кракове меня как-то слишком старательно наставляли, слишком много говорили о мерах безопасности. И вот теперь, сидя в поезде, я вглядывался в лицо моего юного спутника и думал, что же нас ждет.
Еще четыре километра пешком от Закопане — и я поступал в полное распоряжение проводника, в дальнейшем он отвечал за все. Проводник прорабатывал маршрут, решал, где и когда останавливаться на отдых и что делать в случае опасности. Каждого курьера переводили особым образом. Ему назначали проводника, который детально знал все участки пути — от исходного пункта, где он встречал своего подопечного, до конечного, уже в безопасной зоне, где передавал его на попечение подпольной организации нейтральной страны, в данном случае Венгрии. А до тех пор оставался физически ответственным за своего, как часто говорили, «пациента». Проводник не имел права ни на минуту оставить курьера, а курьер во всем на него полагался и был обязан выполнять его инструкции.
Когда мы встретились с моим проводником, я заметил, что он как будто тоже опасается за исход нашей вылазки. Сначала я подумал, что мне так только кажется и что на его настроение влияет мое собственное, но скоро он рассказал мне, почему беспокоится. Оказывается, его предшественник, который должен был вернуться неделю назад, до сих пор не пришел. И проводник намекнул, что хорошо бы повременить с нашим походом. Однако я выполнял чрезвычайно важную миссию, а потому не прислушался к его предостережениям и настоял на том, чтобы идти немедленно. Это было в конце мая сорокового. Немцы захватили Голландию, Бельгию и шли на Париж. Я, как все в Варшаве, включая самых осведомленных, верил, что Франция устоит, что немцы слишком далеко продвинулись и наступающие войска будут разгромлены. Но все-таки не мог не задумываться, что будет, если Франция потерпит поражение. За последнее время я приучился рассматривать все варианты развития событий, потому что в подпольной работе нередко как раз самое невероятное и происходит, причем с наихудшими последствиями. Мне было ясно, что в случае падения Франции я застряну с семнадцатилетним мальчишкой на руках где-нибудь в центре Европы. Все связующие нити между Польшей и правительством в изгнании тянулись через французскую территорию. И они оборвутся, если Франция рухнет.
Проводник не давал прямых советов отложить поход, но достаточно ясно выражал свое мнение — ничего хорошего он не ждал. Я же упорно торопил его. Однако мы были вынуждены задержаться из-за плохой погоды и провели два дня в горах, в домике его отца. Вечером накануне выхода проводник спустился в деревню разузнать, что нового. Я ужинал в компании его отца, дюжего старого гураля[83], и сестры, пылкой девочки лет шестнадцати. Она знала, чем занимается брат, очень гордилась им и обычно держалась стоически бодро. Но в тот вечер она казалась подавленной и нервной.
Ужин прошел в мрачном молчании, а потом она позвала моего попутчика и вышла с ним вместе. Я удивился, но вмешиваться было неудобно. Вернулись они минут через пятнадцать, в продолжение которых мы со стариком не обменялись ни словом, ни взглядом. Юноша был бледен и явно взволнован, он, как мог, старался сохранять хладнокровие, но его выдавало лицо. У девушки был скорбный вид, она боязливо опустила заплаканные глаза. Я думал, отец сделает ей замечание или хотя бы о чем-то спросит, но он вместо этого встал и вышел из дома, уводя с собой дочь. Тут уж я не утерпел и накинулся на парнишку:
— В чем дело? Что за тайны? Что она тебе сказала?
— Ничего особенного, — дрожащим голосом ответил он.
— Не глупи! Ты не должен ничего от меня скрывать. Я, как ты знаешь, за тебя отвечаю.
Он неохотно заговорил. Постепенно мне удалось из него все выудить. Девушка сказала, что они боятся, не попал ли тот пропавший проводник в лапы гестаповцам. Если так, то идти сейчас тем же путем крайне опасно. Брат велел ей не докучать мне разговорами, но она решила, что должна предупредить хотя бы молодого человека и, если можно, отговорить его идти. Пусть остается здесь, в доме, а позже найдется какая-нибудь другая возможность пересечь границу.
Я тут же принял решение. Вышел из дома и подошел к отцу и дочери, о чем-то бурно спорившим у колодца. Они подтвердили — юноша сказал правду. В такой ситуации, добавила девушка, было бы просто преступно брать его с собой — во-первых, жизнь его будет в опасности, а во-вторых, если что, он станет обузой. Я ответил, что обсужу все это с ее братом, когда он вернется.
Скоро пришел проводник, настроение у него, кажется, немножко поднялось. Я сразу же, в присутствии всех, перешел к делу и сказал, что, по-моему, учитывая обстоятельства, лучше отложить наш поход.
Но у него, видимо, все сомнения отпали, он превратился в добросовестного сотрудника, получившего приказ перевести меня через границу и намеренного выполнить этот приказ невзирая на риск.
— Отложить? — возмутился он. — Вы с ума сошли! Думаете, я изменю наши планы из-за глупой болтовни пары сопливых дураков?
Его сестра зарыдала, но он сердито глянул на нее:
— Дура ты, дура и есть!
Меня покоробила его грубость, но в то же время я проникся к нему симпатией. В нем боролись чувство долга и страх, и он не знал, как поступить.
— И все-таки, — настаивал я, — если то, что сказала ваша сестра, правда, нам надо быть осторожными.
— Осторожными? — презрительно повторил он. — Лучшее, что мы можем сейчас сделать, — это лечь спать. Не забывайте: с момента нашей встречи вы обязаны мне подчиняться. Я отвечаю за все дело и не вижу смысла продолжать спор — только нервы зря будем трепать.
— Пожалуй, кое-что обсудить все же стоит, — возразил я и указал глазами на взбудораженного мальчишку.
