Я намеренно пришел последним, а слово попросил первым. "Я нахожусь здесь, - сказал я Эйзенхауэру, - в качестве председателя французского правительства. Принято, что в ходе операций главы государств и правительств лично посещают Генеральный штаб того офицера, которому они поручили командование армиями. Если вам угодно обратиться ко мне с просьбой, касающейся вашей области деятельности, то знайте, я заранее готов пойти вам навстречу, само собой разумеется, при условии, что это совместимо с интересами, которые я призван защищать".
Главнокомандующий союзными армиями, стараясь сохранить любезность, заявил следующее: "Как вы знаете, я подготавливаю весьма важную операцию, которая в скором времени развернется в Италии и которая непосредственно связана с освобождением Европы и Франции. Для того чтобы обеспечить тылы в ходе этой операции, мне необходимо получить от вас заверение, которое я и прошу вас дать. Существующая организация французского командования в Северной Африке не должна претерпевать никаких изменений. В частности, генерал Жиро должен остаться на месте, выполнять все свои функции и сохранить полностью в своем распоряжении войска, коммуникации, порты, аэродромы. Он должен единолично договариваться со мной по всем военным вопросам в Северной Африке. Хотя и не мое дело заниматься вашей внутренней организацией, которая касается только вас одних, эти пункты для нас весьма существенны. Я говорю вам это от имени американского и английского правительств, которые поставляют оружие французским войскам и которые не смогут продолжать поставки, если указанные мною условия не будут выполнены".
"Я принимаю к сведению ваш демарш, - ответил я. - Вы просите у меня заверения, которое я вам не дам. Ибо организация французского командования является делом французского правительства, а отнюдь не вашим. Но, выслушав вас, хочу задать вам несколько вопросов.
Все государства, ведущие войну - например Америка, - поручают генералам командование войсками и возлагают на министров заботу об организации этих войск. Считаете ли вы возможным запретить французскому правительству поступать так же?" Генерал Эйзенхауэр ограничился заявлением, что просьба объясняется стремлением сохранить полностью прерогативы Жиро.
"Вы ссылаетесь, - сказал я, - на вашу ответственность, как главнокомандующего, перед лицом американского и английского правительства. А известно ли вам, что и у меня есть свои обязанности перед Францией и что в силу этих обязанностей я не могу согласиться с вмешательством какой бы то ни было иностранной державы в функции французских властей?" Эйзенхауэр хранил молчание.
Я продолжал: "Вот Вы - человек военный, неужели вы можете поверить, что руководитель способен сохранить свою власть, если она основывается на благосклонности какой-нибудь иностранной державы?"
После нового и тягостного молчания американский главнокомандующий сказал мне: "Я отлично понимаю, генерал, что вы озабочены более отдаленными судьбами вашей страны. Но соблаговолите понять, что лично меня тяготят сегодняшние военные заботы".
"И меня тоже, - ответил я ему, - ибо мое правительство спешно осуществляет объединение различных французских сил: сил Сражающейся Франции, Северной Африки, тех, которые формируются сейчас в метрополии, словом всех, кого нынешняя система вынуждает держать разъединенными. Кроме того, наше правительство должно вооружить эти силы, пользуясь средствами, которые вы предоставляете нам в интересах нашего союза и в обмен на те многочисленные услуги, которые мы оказываем вам. В этой связи я тоже хочу поставить перед вами один вопрос.
Помните ли вы, что в ходе последней войны Франция в отношении поставок оружия ряду стран играла такую же роль, какую играют ныне Соединенные Штаты? Мы, французы, полностью вооружили бельгийцев и сербов, доставляли технику русским и румынам, наконец, в большой мере оснастили технически и вашу армию. Да! Во время Первой мировой войны вы, американцы, стреляли из пушек, но из наших пушек, пользовались танками, но нашими танками, летали на самолетах, но на наших самолетах. А разве мы требовали взамен от Бельгии, Сербии, России, Румынии, разве мы требовали от Соединенных Штатов назначения того или иного руководителя или установления той или иной определенной политической системы?" Снова воцарилось молчание.
Генерал Жиро, с самого начала разговора не открывавший рта, вдруг заявил: "Я тоже несу ответственность, особенно перед армией. Эта армия невелика. Она может существовать лишь в рамках союзных армий. Это верно как в отношении командования и организации армии, так и ее операций".
Тут я поднялся, вышел из комнаты и уехал к себе на виллу.
На следующий день по моей просьбе Генеральный штаб союзников вручил мне, а также и Жиро письменную ноту, уточняющую требования англичан и американцев в части, касающейся подчинения французской армии. Мне хотелось, чтобы от этих требования остался вещественный след. После перечисления функций генерала Жиро нота заканчивалась следующей фразой: "Главнокомандующий союзными силами обращает внимание на заверения, данные американским и английским правительствами, что они гарантируют уважение и защиту суверенитета Франции во Французской Северной и Западной Африке".
Хотя эту стилистическую фигуру, звучавшую весьма ироническим заключением к самим требованиям и противоречившую им, следовало бы отнести за счет союзного главнокомандующего, я узнал в ней старый излюбленный ход Вашингтона и Лондона. С одной стороны, расшаркивались перед нашими правами, а с другой - нарушали их. Но я знал, что подобный способ действия, вполне отвечающий политике, которую вели в отношении Франции американское и английское правительства, был принят не по инициативе генерала Эйзенхауэра и отнюдь не отвечал его характеру.
Он был солдат. Всякое действие казалось ему прямым и простым, и это подсказывалось ему его натурой и профессией. Ввести в ход, следуя освященным традицией правилам, определенные привычные средства - вот какой он видел войну, а следовательно, и свою задачу. Приступая к ней в трудный час, Эйзенхауэр действовал как человек, который за тридцать пять лет усвоил определенные принципы техники и философии, и он отнюдь не был склонен пересматривать их. И вот совершенно неожиданно на него возложили роль исключительной сложности. Вырванный из тесных рамок тогдашней американской армии, он становится главнокомандующим войсками гигантской коалиции. Благодаря тому, что ему пришлось возглавить силы многих народов в боях, от которых зависели судьбы их государств, он мог теперь видеть, как, прорывая привычную систему подчиненных ему армий, выходят наружу ущемленные национальные чувства и амбиции.
