Значки с надписью «Я люблю Ринго» раскупались лучше, чем все товары, связанные с «The Beatles», но Старру от этого не было ни горячо, ни холодно — его и так все знали.
В лице Ринго у группы был свой очаровашка — что–то вроде потерянного маленького мальчика, Золушки с барабанными палочками, маленького грустного человечка, который вкалывает на своем одиноком пьедестале и пользуется безграничной симпатией за то, что он самый неприметный из всех. Когда Леннон пододвигал свой микрофон к барабанной установке и объявлял «Starr–time», вопли в зале достигали предельной мощности, как будто все зрители одновременно сели на гвозди. Вздох разочарования пронесся по рядам во время сцены из фильма «A Hard Day's Night» («Вечер трудного дня»), где Ринго получает одно–единственное письмо, в то время как остальной троице принесли по большой связке. И наоборот, зал буквально посветлел от улыбок, когда с небольшим опозданием Ринго принесли огромный мешок писем только для него одного. В день его рождения некая Джери Фаннин из Ксении, штат Огайо, устроила помпезную вечеринку, с тем чтобы продемонстрировать гостям коллекцию, состоявшую более чем из тысячи фотографий ее — и всеобщего — любимца. Возможно, Джону, Полу и Джорджу не следовало отпускать Пита Беста.
В Лондоне во время Royal Command Performance аплодисменты звучали не громче обычного, когда Ринго, спускаясь со своего возвышения, вышел на поклон на несколько секунд позже, чем все остальные («зато в Штатах меня принимали на «ура», это уж точно. Я просто обалдел, когда увидел и услышал всех этих детей, которые кричали мне и махали руками. Это мое личное достижение. Ну кому это не было бы приятно?»). Как следствие, Ринго поборол в себе многие комплексы и стал более свободно выражать свои мысли, пока прокуренные пальцы репортеров спешно записывали каждую его остроту.
Большинство американцев привыкли к поп–звездам, у которых напрочь отсутствовало собственное мнение (представлявших еще более тяжелый случай, чем все протеже Ларри Парнса). С тех пор как Элвис демобилизовался из армии в звании сержанта, его менеджер стал раскручивать эдаких «легковесных», смазливеньких юношей (как правило, их звали Бобби), которые воплощали наиболее удобоваримые, так сказать, «общеамериканские» качества Пресли. Исподволь, посредством молодежных журналов и даже в своих никчемных песенках, которые ему давали спеть, Бобби как попугай внушал молодому поколению затвердевшие истины среднего возраста: «слово родителей — закон», «не употребляй непристойных слов», ну и так далее — и при этом сам являл полное отсутствие вышеперечисленных пороков. С самым сладким юмором он отвечал на вопросы о том, какой у него любимый цвет, любимые блюда и в каком возрасте он намерен обзавестись семьей.
Научившись отражать любые натиски европейской прессы, «The Beatles» опрокинули с ног на голову всю эту систему «осторожных недомолвок» — они выливали на журналистов поток дурацких острот, выказывали полное отсутствие сентиментальности и с присущим им сарказмом вели между собой дебаты о стихах… Бетховена.
«Мы были первыми в истории рок–н-ролла, кто не дурачил детей байками о том, что нужно пить молоко, и Америка была шокирована, — утверждал Старр. — «Может, виски и кола?» — спрашивали они. «Да, черт возьми, виски и кола!!!» — отвечали мы. Мы были честными парнями; конечно, иногда у нас были из–за этого неприятности, но зато мы никогда не лицемерили».
Чувствуя себя на равных с другими битлами, Ринго оказался таким же любителем экспромтов, быстро и нагло отвечая на банальные и нелепые вопросы вроде классического «Как вы нашли Америку?», которые повторялись из раза в раз, словно играла заезженная пластинка. «Вам нравится быть «The Beatles»?» — «Конечно, иначе мы были бы «Rolling Stones»». — «Когда вы намереваетесь заканчивать?» — «Примерно через десять минут». — «У вас есть братья или сестры?» — «Мой брат был единственным ребенком в семье». — «The Beatles» приехали в Америку, чтобы отомстить за революцию?» — «Нет, мы приехали сюда просто из–за денег». — «Изменил ли успех вашу жизнь?» — «Да». — «Вы знаете еще какие–нибудь слова, кроме «да»?» — «Нет». — «Почему вы не поете?» — «Я вижу, вы не слышали ни одной нашей пластинки». — «Что вы думаете о сенаторе Барри Голдуотере?» — «Не слишком он веселый — вам не кажется?» — «Кем бы вы были, если бы не играли в «The Beatles»!» — «Их менеджером». — «Какая разница между британскими и американскими пресс–конференциями?» — «Никакой — везде люди задают вопросы».
На бумаге остроты Ринго кажутся банальными и неинтересными, но произносились они с каменным лицом — Старр всем своим видом спрашивал журналистов: «Над чем вы смеетесь, дурни?» В «A Hard Day's Night», после того как в поезде неприятный пассажир с вощеными усами промычал себе под нос что–то о войне, Старр пробормотал:
— Могу спорить, ты сожалеешь о том, что вы ее выиграли.
В этой стилизованной киносводке, повествующей о насыщенной событиями подготовке «The Beatles» к участию в телевизионном шоу Старр выразил свое презрение не тем, что с каменным лицом с беспримерной ясностью выдавал холодные сентенции, а при помощи ряда эпизодов без текста, которые сильно подняли его в глазах публики, — эти эпизоды выявили в нем то, что Брайан Эпштейн назвал «обаянием маленького человека». Похожий скорее на Чарли Дрейка, чем на Харпо Маркса, он олицетворял одинокого странника, которого заставил выйти на публику «дед Пола» (Уилфред Брэмбелл), этот интриган, заключивший из шуток группы, что Ринго занимает в ней самое незавидное положение. Ринго умышленно сделали неузнаваемым, нарядив его в лохмотья бродяги, и пустили уныло бродить по берегу канала под печальный аккомпанемент «This Boy» с солирующей губной гармоникой; в титрах фильма этот номер значится как «Тема Ринго». Здесь произошел довольно забавный инцидент: полагая, что лужа неглубокая, Ринго расстелил над ней свое пальто, ухаживая за девушкой, которая в следующую секунду с головой уходит в грязь. Ринго, в свою очередь, чуть не убила автомобильная шина, которую на него столкнул карлик, собственно и начавший повествование о «банде четырех» — под этой метафорой, конечно же, подразумеваются «The Beatles».
Драматический эффект, который произвел Ринго–бродяга, ничуть не умалил тот факт, что он «…пришел на съемки прямо из Ad–Lib, ничего не соображал и чувствовал себя просто отвратно — мы пили всю ночь. Я был не в состоянии произнести хоть одну строчку, и поэтому Дик (Лестер, режиссер картины), чтобы хоть как–то меня задействовать, заставил меня ходить туда–сюда и смотреть на ребенка. Ну, в общем, так и появилась эта сцена, а потом они вдруг сказали: «О, да ты потрясающий актер!» В состоянии тяжелого похмелья Ринго «было не трудно кого–нибудь рассмешить. Я могу смешно ходить, строить забавные рожи. Я могу менять разные лица и вдобавок прихрамывать».
