— То, что я слышал от вас, может понять и оценить каждый. Это наивная фантазия. Она может привести прямо на виселицу, а продуманный, подготовленный план перенесет на Родину, — доказывал я. — У вас даже нет компаса! Расскажи мне, кто в вашей группе.
Иван назвал курносого Володьку, Колю да еще Петра Кутергина.
— А кто подал идею побега на лодке? — спросил я.
— Я! — гордо ответил Корж.
— Так вот, ты обманул людей, Иван, — рубанул я прямо. — Они поверили в тебя, и напрасно. Слушай, что я тебе скажу: мы можем вырваться из этого пекла только на самолете.
Иван внимательно посмотрел на меня и тихо спросил:
— А кто поднимет самолет?
— Я знаю среди нас летчика, — ответил я.
Корж протянул мне свою слабую руку. Мы впервые посмотрели друг другу в глаза, как родные люди. Я почувствовал, что в эту минуту нашел себе верного друга.
В вечернее свободное время, не обращая внимания на холодную зимнюю погоду, я встретил за бараками в лесу Коржа, Курносого, Колю, Диму, Кутергина, почти всех причастных к заговору, всех настойчивых в поиске выхода из нашего положения. Они пришли сюда, наверное, вместе; стояли небольшой группкой и, заметив меня, подозвали к себе. Приближаясь к ним, я увидел на их лицах открытые улыбки, свидетельствующие о немалых переменах в наших отношениях. Я волновался. Неужели Дима сказал им, что я летчик? Неужели Иван понял мои слова о том, что я знаю летчика так, словно я его сразу же представлю? Что сказать им?
Еще раньше я пришел к выводу, что главной фигурой во всей этой группе был Володька курносый. Владимир из прачечной, Зарудный и Корж — все эти хорошие, наши люди, они могут влиять на организацию подпольных действий, помогать товарищам советами, сбором продуктов, прятать радиоприемники, нужные инструменты, вещи и тому подобное. Но практических возможностей больше у курносого. Он переговаривается с эсэсовцами по-немецки, нередко за бригадира водит заключенных на работу к ангарам. Вот кто сможет послужить нам! Вот с кем нужно сблизиться! Такие мысли возникали в моей голове, когда я подходил к группе. Ребята подали мне руки. Я их сердечно пожал.
Здесь были только свои люди, я верил в это и поэтому, приблизившись к Володьке, прямо спросил у него:
— Ну что же, загорелись буксы?
— Какие буксы?
— Те, что мы песком засыпали?
— Не знаю, о каких ты буксах говоришь, — замялся Володька.
— Хватит играть в наивность, — сказал я. — Там я тебя испугался, ты меня, а здесь, кажется, мы можем никого не бояться.
Володька взял меня под руку и, слегка дернув, отвел в сторону. За нами шел еще кто-то, незнакомый мне, с перевязанным черной лентой глазом. Ребята остались на месте, спокойно взирая на эту картину, ждали. Когда мы отошли метров сто, Володька остановился передо мной так, словно хотел схватить меня за грудь. Мы стояли друг перед другом, едва не касаясь лбами.
— Ты знаешь среди нас летчика? — спросил Володька, и я неожиданно уловил в его молодом голосе мужественные ноты.
Мне стало ясно, что моя тайна, которую я полуоткрыл Ивану, собрала и привела всех сюда. Я необходим товарищам. Моя тайна убила их план и теперь должна занять его место, дать им всем надежду на жизнь, на борьбу и побег.
— Да! Я знаю летчика, — твердо ответил я. Чья-то тяжелая рука опустилась мне на плечо:
— Это очень хорошо!
Одноглазый человек, почти вдвое выше меня, притянул меня к себе, продолжал тем же бодрым тоном:
— В тихом болоте черти водятся!
— Я тебе говорил, Володька, что этот молчун — замкнутый ларец.
— Кто это сказал?
— А-а, Корж! — вскрикнул я, увидев Ивана, подходившего к нам.
— Я такой же Корж, как ты Микитенко. Корж — это фамилия моей жены. Я взял ее, чтобы со мной всегда жило прошлое. Иван Кривоногов, — протянул он мне руку.
— Михаил Девятаев, — впервые назвал я свою фамилию.
— Владимир Соколов, — представился курносый.
— Лейтенант Владимир Немченко, который никогда не был лейтенантом, — козырнул, приложив руку к своему полосатому измятому митцену, одноглазый.
— Сколько же здесь Владимиров? — удивился я.
— Зови его длинным, — посоветовал кто-то из ребят, которые подошли сюда и окружили нас.
— Длинным? А как же тогда называть Петра Кутергина?
— Его можно и Петром Великим!
— Заслуживает?
— Он заслужит, — серьезно сказал Соколов.
Моя душа была переполнена радостью. В неволе я еще никогда ее так не чувствовал. Радость настоящего содружества, созданного в опасности продолжительным поиском.
Да, в этот вечер была создана наша группа, которая спустя два месяца осуществила побег. Здесь не было сказано, что неизвестный летчик — я, об этом узнают потом, ведь сама тайна с пилотом некоторое время сплачивала людей нашего экипажа. Товарищи сразу поверили, что я знаю его, что в решительный момент посажу его за штурвал и он поднимет самолет в воздух. А я, глядя в глаза людям, поверил, что они не отступят, не предадут, пойдут за мной на любой риск.
Мы разговаривали до самого «отбоя», ни словом не обмолвившись о том, с чего началось знакомство. Мы рассказывали о себе, словно сравнивали наши жизни и убеждали друг друга в том, что мы достойны нашего содружества. Владимир Соколов рос без отца и матери, в детском доме, затем работал в совхозе села Куркино, возле Новгорода. Я рассказал ему о себе: тоже приходилось и голодать, и ходить босиком. Наше детство было одинаково тяжелым, безхлебным, и между нами крепло доверие, мы узнали друг друга и не подведем; до конца пойдем избранным путем.
— Ты по-ихнему хорошо говоришь? — спросил я Володю Соколова.
— Беда научила, — ответил он. — В школе увлекался языками. Потом бауэры ежедневно давали уроки. Немцы уже считают своим.
— Нам такое доверие пригодится.
— В каком смысле?
— Летчика надо в команду взять, к самолетам как-то провести. Пусть увидит кабину, — твердо предложил я.
— Это обеспечим, — утвердительно проговорил Немченко. Он дважды пытался бежать от хозяина, эксплуатировавшего невольников. Когда после первого побега его поймали и привезли к хозяину, заплатившему даже деньги за своего раба, хозяин ткнул пальцами в глаза и один глаз выколол.
«Жаль, что один. Я хотел оба. Больше не бегал бы», — сожалел бауэр.
Через некоторое время Немченко рассчитался с хозяином и исчез в лесах с группой наших людей. Это был небольшой отряд мести фашистским извергам. Кто-то из бойцов назвал тогда Немченко лейтенантом, и прозвище осталось за ним, потому что весь его отряд попал в концлагерь.
— Хотели бежать на Родину, но просчитались, — глубоко вздохнул Немченко, вспоминая свою роковую неудачу.
