Глава пятая
ОТ ИСТОРИИ К ТРАДИЦИИ
«Милая Франция» и ее обитатели
Но каролингская «Франция» не исчезла бесследно. Она просто изменила менталитет и из одной категории явлений перешла в другую. Она превратилась в «милую Францию» (dulce France) средневековых поэтов. Ее стали прославлять в кантиленах и жестах – героических песнях, которые певцы-жонглеры исполняли рыцарскому войску.
«Милая Франция» – это не «Франция» Карла Великого, но и не «Франция» эпохи крестовых походов – времени, когда сложились жесты. Это – «Франция» воображаемая, как бы промежуточная, обитателей которой величают то «франками», то «французами», столицей которой оказывается то Ахен, то Лан17, то Париж, и которая включает в себя не только Нормандию, Бретань, Пуату, Овернь, но и Лотарингию, Баварию, Алеманнию, Фризию, иначе говоря, которая одновременно принадлежит и Франции Капетингов, и Франции Каролингов, находясь как бы между ними.
В этой связи совершенно бессмысленным выглядит вопрос, над которым два последние столетия бесплодно бьются «романисты» и «германисты»: на французском или на немецком языке создавались ранние сказания о Карле Великом? Напомним, что в те времена еще не было ни «немцев», ни «французов», что были только франки и покоренные ими народы, что первые сказания писались на латинском языке, а первые героические песни, вероятно, пелись на языке народном, более «романизированном» на западе и более «германизированном» на востоке. Что же касается песен тех времен, когда они были записаны, то здесь спорить не о чем: все они появились на старофранцузском языке, который, в зависимости от места записи, мог быть «итальянизиро-ван», «энглизирован» и т.п., многочисленные же варианты на немецком, английском, испанском и древнескандинавском языках – не более чем поздние переводы. Впрочем, языковая проблема – не наша тема, и коснулись ее вскользь мы лишь потому, что уж очень большое место занимает она в новейшей научной литературе. Нас же интересует в первую очередь, как традиция изобразила великого Карла в его антураже, и почему это произошло.
Говоря суммарно, в жестах и романах средневековья сам император, его родственники и близкие получили вторую жизнь. Все они приобрели новый облик и характер, сохранив при этом некоторые черты, засвидетельствованные историей, и изменив другие почти до неузнаваемости. Исторический Карл, носивший только усы, отпустил седую бороду и прожил вместо семидесяти двести лет, успев за это время слиться не только со своим дедом – Карлом Мартеллом, но и со своим внуком – Карлом Лысым, а его мать, Бертрада, в противовес своему «короткому» супругу, значительно «удлинилась» и стала «большеногой». Не менее деформировались сыновья и внуки Карла, хотя в главном из них, Людовике Благочестивом, точно сохранены его безволие и двоедушие. Из окружения Карла и Людовика «в живых» не осталось никого, за исключением Роланда да еще Гильома Тулузского; впрочем, и эти двое обзавелись и новым обликом, и новой родней:
Роланд стал «племянником» Карла Великого, а Гильом получил не менее знаменитых предков. Зато вдруг «ожили» многочисленные герои, которых не знала или почти не знала подлинная история. Появился неугомонный Рено де Монтобан с тремя братьями, появился многострадальный Ожье Датчанин, чей героизм не раз спасал Карла, появились бешеный Рауль де Камбре, предатель Гуенелон и многие, многие другие.
Все они действуют вразброд, но при этом обязательно сходятся в одной точке, и точка эта – их сюзерен, непобедимый император. Недаром давно уже замечено, что даже в знаменитой «Песни о Роланде» подлинным героем является вовсе не Роланд, а его «дядя» – Карл Великий.
И вот что особенно знаменательно.
Внимательно приглядываясь, видишь: средневековая поэзия преувеличила, но вовсе не исказила реальные черты образа франкского императора. Борющийся с коварными вассалами, отправляющийся паломником в Святую землю или ведущий в крестовый поход христианских рыцарей, Карл, мощный седобородый великан, рассекающий ударом меча всадника вместе с конем, – это, в сущности, исторический Карл, но разросшийся в глазах потомства, подобно тому, как, по образному выражению историка, «заходящее солнце удлиняет тень предметов, не лишая возможности признать их действительные очертания».
Однако, чтобы понять характер и степень этого «разрастания», нужно возвратиться к началу.
Выше уже говорилось, что повсеместное возвеличение Карла, дошедшее почти до обожествления, началось сразу же после его смерти. Всевозможные хроники, большие и малые Анналы, придворные и провинциальные поэты не жалели эпитетов, прославляя покойного. «Могущественнейший», «преславный», «знатнейший», «непобедимый» и даже «божественный», «чья мудрость и проницательность не знает равных», «самый знаменитый из всех августов», «император Рима» и, более того, «император всего христианского мира», «прославивший как своих предков, так и потомков» – этими и подобными формулами пестрят латинские источники IX века, причем восхваление возрастает по мере того, как действительность становится плачевной, по мере сворачивания дела Карла и развала его империи. Справедливость, впрочем, требует отметить, что в этом хоре славословий иногда все же проскальзывают отдельные негативные нотки, которые тонут в общем фимиаме, но оставляют след, не забытый будущими слагателями жест и кантилен. Иные «ревнители веры» не могут простить авторитарных замашек Карла, его нетерпимости к «слугам Божьим», пытающимся проявить самостоятельность. И здесь его «ахиллесовой пятой» становится весьма простительная, с нашей точки зрения, слабость к женскому полу, его «многоженство» (пять законных браков плюс наложницы), его снисходительное отношение к романам дочерей и придворных. Так, уже в 820 году появилось записанное в монастыре Рейхенау «видение» некоего монаха (в дальнейшем переложенное на стихи), в котором Карл изображается в чистилище, где он терпит муки за свою развратную жизнь. Примерно к этому же времени относится и сказание о святом Эгидии, отпускающем Карлу какой-то «великий грех»; согласно традиции речь шла о кровосмесительстве, о сожительстве Карла с родной сестрой Гизелой, от каковой связи и произошел Роланд, являющийся таким образом одновременно и племянником и сыном Карла (!).
Вслед за IX веком наступили Х и XI века, самые «темные» и с точки зрения реальной жизни народов Западной Европы (феодальная раздробленность, набеги норманнов, венгров, арабов), и в плане познания историков об этом времени, включая и нашу тему. Здесь очень мало удостоверенных фактов, вследствие чего приходится ограничиваться молчанием, либо строить гипотезы, прибегая к ретроспекции.
