Я написала Анечке отчаянное письмо, что не хочу никакого Израиля, что жизнь моя кончена и сил у меня нет ни на что. Анечка ответила испуганным и разгромным посланием. Она писала, что Володя не стоит того, чтобы о нем так убиваться, что если мне наплевать на себя, то я должна помнить о сыне, что я должна взять себя в руки, немедленно подавать документы и приезжать. «Сестричка моя! — писала она, пытаясь вернуть меня в нормальное состояние. В течение четырех с половиной лет я регулярно писала тебе о моей жизни всю правду. Я старалась отвечать на все твои вопросы. Мне казалось, что ты веришь мне, как верила всегда. Так откуда эти возмутительные и дебильные мысли в твоей голове?! Побойся Б-га! Оглянись! Что ты там делаешь?! Моя рука и моя жизнь — вот они, рядом с тобой!»
Но в тот момент я только чувствовала, что рядом со мной нет моего мужа, и слова моей сестры были обращены в пустоту. Однажды мне стало в Челябинске совсем плохо, и встал вопрос о моей госпитализации. Андрей услышал об этом, подбежал ко мне, обнял и, плача, захлебываясь слезами, проговорил: «Мамочка, только не уходи в больницу. Я все буду делать — ходить в магазин, варить обед, ухаживать за тобой. Только не уходи!» Этот плач напомнил мне, как совсем не так давно я говорила Андрею, что возможно мне придется лечь в больницу, а следователи в это время нетерпеливо ждали меня, чтобы увезти на допрос. Что я делаю?!
И я помню, что именно мой сын, с глазами, наполненными слезами, и беспредельным отчаянием в голосе пробудил меня к жизни. «Господи, — подумала я, — как я себе позволила забыть о нем? После всего, что он перенес с бабушкой, я вынуждаю его страдать опять! Я, его мама, являюсь причиной его горя! Сама, своими руками! Боже, дай мне силы! Дай!!!»
Через две недели после этого мы с Андреем вернулись в Ленинград. Я сделала последнюю попытку. Вызвала Володю и спросила: «Если я никуда не уеду, забуду Израиль, ты вернешься?» Он посмотрел на меня взглядом победителя, с презрением стоящего к лежащему. Ни капли жалости, ни сострадания, ни сочувствия, ни понимания не прозвучало в его голосе, когда он, поднимаясь со стула и надменно глядя на меня, ответил: «Надо было думать раньше. Сейчас уже поздно».
Пятнадцать лет не выбросишь за борт,
И мыслям не прикажешь испариться.
И как бы ни был ты сегодня горд,
В душе твоей сидит моя частица.
Сейчас ты на коне — и ты жесток.
И смотришь лишь вперед, забыв былое.
И высекаешь искры из-под ног,
Сжигая все живое и святое.
Придет похмелье — кончится угар.
И вот тогда ты с ужасом поймешь,
Какой ты сам себе нанес удар.
Но будет поздно — время не вернешь.
Я не могу себе представить, как ты мог,
Познав все мое горе и страданье,
Со мною быть до мерзости жесток
И не найти в себе ни капли состраданья.
Я знаю — ты любил пятнадцать лет,
Ты вырастил и обожал Андрея.
Но ты любовь за месяц свел на нет,
Забыв про совесть, даже сына не жалея.
О, Боже, если бы ты только знал,
Как сын твой плакал, ожидая встречи.
И как потом, щадя меня, молчал,
Взвалив твой грех на свои маленькие плечи.
В твоих глазах светилась лишь досада,
Что мы, как пчелы, жалим твой покой.
Ты видел в нас ненужную преграду,
И ты спокойно наступил на нас ногой.
И я признаюсь: было, было время,
Когда казалось, мне уже не встать.
Мне не под силу будет это бремя
За месяц веру в человека потерять.
Не просто в человека — в мужа,
Который был в моих глазах почти святым!
А муж-то мой любил ходить по лужам,
Но выходить любил всегда сухим.
Но память — ядовитая змея.
И лишь с годами ты познаешь боль утраты.
И там где ты, там всюду буду я,
С той разницей, что нет ко мне возврата.
Я потом долго думала, почему такая в общем-то распространенная и тривиальная ситуация, как разлад в семье, вывела меня до такой степени из равновесия? Казалось, что вся моя предыдущая жизнь должна была закалить меня и подготовить к любым сюрпризам. И поняла. После отъезда мамы, после дикого напряжения последних лет я позволила себе расслабиться. Я не ожидала никакого удара и была безоружна. Предательство произошло дома, в моей крепости, где я чувствовала себя защищенной. А, возможно, я бы отреагировала точно так же и на значительно меньшее потрясение. Короче, это была та последняя капля, которая переполнила чашу.
После разговора с Володей все точки над i были поставлены. Я начала выходить из душевного кризиса. С помощью лекарств, сына и друзей. В сентябре 1979 года я оформила наш с Володей развод, уплатив соответствующую пошлину. Развод, который был придуман моей мамой для покупки кооперативной квартиры, над которым мы смеялись и который казался таким же абстрактным, как и возможность каких-либо несчастий в нашем будущем, материализовался штампом в паспорте и выглядел абсолютно реально. Когда мне ставили печать в паспорт, я почему-то подумала, что вот, мол, мне официально удостоверяют, что все, что я пережила, произошло действительно со мной.
На следующий день я встретилась с Володей, рассказала о разводе и попросила заверить разрешение на выезд Андрея в Израиль. Я была абсолютно спокойна и так же спокойно предупредила: «Если ты мне не дашь разрешение, я убью тебя, Андрея и себя. Мне терять нечего». Конечно, у меня и в помине не было таких намерений, но он понял, что у меня сейчас тоже есть позиция и решил не вставать у меня на дороге. И за это — за сына — я ему благодарна.
Получив от Володи необходимую бумагу, я пришла в ОВИР подавать документы на выезд. Инспектор — та самая, что выдавала маме визу, встретила меня так, будто видит в первый раз. Глядя в анкету, она спросила меня голосом, который бывает только у инспекторов ОВИРа: «Подавали ли вы документы на выезд ранее и было ли вам в этом отказано?» «В неполном объеме», — ответила я, понимая, что отвечаю как-то невпопад, то есть то ли документы не в полном объеме, то ли отказано наполовину. «Значит, подавали», — сказала она почему-то удовлетворенно, по-своему истолковывая мой ответ. «У меня не было вызова», — уточнила я, пытаясь внести ясность. «Ваша просьба удовлетворена не была», — продолжала она, снова что-то помечая у себя в бумагах. И обратилась ко мне в полном недоумении от моей тупости: «Ну так что же вы не пишите в анкете, что вам было отказано? Так и пишите — в просьбе на выезд в государство Израиль на постоянное жительство было отказано». «Но мне не было отказано», — попыталась я сопротивляться. «Вы хотите сказать, что вам было разрешено?» «И чего я завелась?» — подумала я. Написала «Было отказано» и сдала анкету. Так я стала сразу «отказником» с четырехлетним стажем, еще за минуту до этого не подозревая о своем новом статусе.
